Русская драматургия конца ХХ – начала XXI века. М. И. Громова

творческая и экономическая свобода от жёсткой опеки высших органов управления культурой. Однако то, чего так долго ожидали, оказалось непростым для постижения. Перестроечные сезоны в театральной критике получили довольно сдержанные оценки, иногда звучало что-то вроде реквиема по театру вообще. Причины назывались разные: драматурги упрекали режиссёров в невнимании к новым, современным пьесам, режиссёры – драматургов в отсутствии шедевров, созвучных времени, и те и другие сетовали на коммерциализацию театральной жизни. Действительно, в это время традиционное для русского театре «вначале – Слово…» вытеснилось прозаическим и непривычным: – «вначале – Деньги». А главная трудность, конечно же, заключалась в характере наступившего переходного времени.

      Многие деятели разных форм искусства в эти годы испытали чувство растерянности перед стремительно, непредсказуемо, хаотично развивающимися событиями. «Сейчас у нас спроси любого – никто толком не знает, – куда идти, – говорил в одном из интервью рок-певец Юрий Шевчук. – Много поэтов, которые не пишут стихов, художников, которые не пишут картин. В рок-н-ролле то же самое: о чём петь – непонятно… Время обрушилось на людей, переломало их. В искусстве сейчас очень мало творчества, мало серьёзных размышлений о жизни, слишком много политики» (Аргументы и факты. 1990. № 41). Однако во многих случаях это была не столько растерянность, сколько мудрое желание «не бежать, а остановиться, чтобы понять смысл происходящего» (О. Ефремов). Отрадно, что в период перестройки ведущие наши драматурги не захотели стать «командой быстрого реагирования», что в драматическом творчестве ощущалась тяга к осмыслению, а не к поспешному отражению, конъюнктурному отклику, хотя и это имело место. По этому поводу B. C. Розов делился своими размышлениями: «Вот недавно я слышал объявление о конкурсе пьес для радио и телевидения о перестройке. Да простят меня, это что-то в духе прежних времён. Ну что значит: пьеса о перестройке? Не может быть такой специальной пьесы «о перестройке». Пьеса может быть просто пьесой. А пьесы бывают о людях. Подобные же тематические ограничения породят неизбежно поток псевдоактуальной халтуры»[50]. В выступлениях многих драматургов на страницах печати звучало разумное понимание высокой ответственности за свои слова и недопустимости суетности, потому что «сегодняшний зритель, – как справедливо заметил Ю. Эдлис, – намного обогнал и театральную скоропреходящую моду, и отношение к себе сверху вниз со стороны театра – он изголодался, заждался умного, несуетного разговора о самом главном и насущном, о вечном и непреходящем…»[51] Конечно, говорить о всеобщей мудрости и глубине в осмыслении происходящего было бы неправдой. Предстояло ещё научиться жить во Времени, которое наступило. Слишком сильна была эйфория от возможности говорить всё и обо всём.

      Прежде всего, драматургия перестройки пережила всплеск жанра политической драмы в атмосфере общего интереса к «белым пятнам» истории, переосмысления устоявшихся оценок, в частности, демифологизации отдельных событие и персонажей. В этом отношении писатели опередили учёных-историков, создавая художественные версии на исторические, недавно запретные темы, среди которых

50

Розов В. Искусство – это свет // Советская культура. 1989. 21 сентября.

51

Эдлис Ю. Не теряйте надежды, маэстро // Советская культура. 1990. 20 февраля.