Пять синих слив. Наталья Молодцева

муж не успел – зазвонил телефон. Оказалось – Татьяна. И, взвинченная статьей, Тоня не выдержала:

      – Таня, доченька, мы все тебе врем! Все у нас плохо!

      Антон протестующе замахал руками, но она принялась выкладывать все, как есть. Дочь долго не могла поверить: Славка? Тот мальчик напротив?

      – Мальчик! У этого мальчика уже свой мальчик! Ты скажи лучше, что делать с отцом?

      Выслушав отчет о хождениях по больницам, дочь подвела итог:

      – По-моему, вы все сделали правильно. И все-таки я схожу еще в одно учреждение… там работает дочкина подруга…

      – Давай, подключайся.

      – А Васе вы не сообщали?

      – А чем он поможет из своей Читы?

      Антон протянул руку к трубке: ну дай же и мне сказать…

      – Таня, доченька, ты не переживай. Мама преувеличила: не так все и плохо. Ну, видеть стал хуже, так врачи подлечат. Ты, главное, не переживай.

      – Я постараюсь, папа.

      В эту ночь они опять долго не могли уснуть.

      – Нет, отчего они такие вырастают? – спрашивала темноту Тоня. – Ведь в первый класс приходят – только что не ангелочки. Взять того же Славку…

      Всякого ответа ожидала от мужа, только не этого.

      – А ты знаешь, он ведь правду сказал, Славка-то. Семью не на что содержать. Работу в поселке найти трудно. А когда в жизни нет главного, тянет на всякую ерунду.

      – Ну уж нет, я его оправдывать не намерена! Ты одной рукой свою семью кормил. А у него их две. Вот головы – точно не хватает!

      Выпалив эти слова, Тоня словно разрядилась от жгучей, душащей ее обиды и следующую фразу сказала уже более спокойно:

      – Слушай, Антон… А вот если бы тогда, в сорок третьем, когда вы сидели-бедовали в окопах, тебе бы сказали: тот, ради кого ты все это терпишь, ради кого руку потом отдашь – после войны придет и будет тебя душить… ты бы поверил в это?

      Чтобы ответить, мужу не понадобилось и секунды:

      – Так ведь мы ни о чем постороннем тогда не думали, Тонь. Мы думали… Знаешь, когда я очнулся от наркоза после операции, ну, там, в прифронтовом госпитале, то всех вокруг себя утешал. А чем утешить себя – не знал. И тут один из обитателей палаты, увидев, как я поглядываю на пустой рукав, сказал: «Чего переживаешь-то? Ты что – кур ловил и на этом потерял руку? Ты – Родину защищал!» Громко, конечно, сказано, но… с тех пор, как я увидел войну собственными глазами, меня не покидало чувство: если мы фашистов не остановим, то будет конец всему – нашему государству, нашему народу… да всей истории нашей. И так, наверное, думал не только я.

      Тоня слушала, не перебивая. Такая ночь, возможно, уже не повторится. Такие слова – тоже.

      – Никогда тебе этого не рассказывал, а сейчас… Знаешь, как мы шли на форсирование Днепра? Ночью, тихо, чтобы ни звяк, ни бряк. Ни звука чтобы. А выругаться хотелось: ноги то и дело обо что-то спотыкались, что-то мешало нам идти – мягкое такое, в себя словно затягивающее. Не сразу, но поняли: идем по трупам. По телам тех, кто шел на форсирование реки до нас.