Останкино. Зона проклятых. Артемий Ульянов

немцу, но посчитал, что теперь это чужой грех. А он, человек служивый, не может ослушаться приказа, что есть сама царская воля.

      – Повелеваю! – зычно протянул Орн, пинком опрокинув старуху, поднявшуюся на колени. – За колдовской навет супротив самодержца всея Руси Великой Иоанна Васильевича высечь ведьму кнутом!

      Семен украдкой облегченно перекрестился, благодаря Бога за то, что не допустил убийства праведницы.

      – А после сего наказания – придать смерти, посадив изменницу на кол.

      Теперь Семен еле слышно охнул. Порфирий же, в душе переложив груз ответственности за страшное злодеяние на своего командира, молча направился в избу за кнутом.

      Опричники начали стягиваться к месту казни прямо напротив просторного терема, на совесть выстроенного прежним хозяином. В их толпе гулял приглушенный шепот, в котором слышался страх перед карой Господней, что неминуемо последует за убийством богомолицы. Заслышав его, Орн окриком велел своим молодчикам убираться прочь. И те с готовностью повиновались. Не желая быть свидетелями страшного греха, потянулись они вон со двора, крестясь и бормоча под нос молитвы.

      – Проклинаю тебя, нечестивый безбожник! Гореть тебе вечно в адском пламени! – вещала старуха, когда Порфирий тащил ее, связанную и нагую, к бревну, лежащему на козлах. – Да явит Господь тебе свой праведный гнев и укрепит мя в муке, что приму я за ве… – она не успела закончить, получив от Орна удар сапогом по лицу, заставивший ее подавиться выбитыми редкими зубами и хлынувшей кровью.

      – Прости мя, грешного. Не своею волею, видит Бог, – прошептал Порфирий, привязывая вещунью.

      В первые же удары кнута, плотоядно засвистевшего над телом несчастной Пелагеи, палач вложил все силы. Порфирий решил закончить дело одной лишь поркой, быстро вышибив дух из немощного тела старухи. Весеннюю благость, разлившуюся по Осташкову, вспорол вой вещуньи.

      – Пороть, чтоб живой ей быти, покуда на колу не издохнет! – взревел Орн, подскочив к Прохору и отвесив ему подзатыльник. Подняв слетевшую шапку, опричник повиновался, ослабив удары.

      Умерла Пелагея на колу, как и приказал Орн. Широко расставив ноги, немец стоял напротив крохотного тельца старухи, читая сатанинские молитвы на неведанном языке, который звучал из его уст на черной мессе. То был арамейский, на котором говорили на Земле обетованной во времена Иисуса, но произнесенный задом наперед. Окатывая несчастную ледяной водой, когда та теряла сознание, чернокнижник просил своего черного покровителя помочь ему завладеть Перстнем мироздания, клятвенно обещал вечно верно служить Люциферу, если тот дарует ему власть и бессмертие. Когда окровавленное острие кола проткнуло горло мученицы, пройдя ее тело насквозь, Орн наклонился к старухе вплотную, заглядывая в мертвые пустые глаза. Напоив свой медальон кровью, стекающей изо рта жертвы, он ухмыльнулся и плюнул ей в лицо. Повернувшись к Порфирию, сказал:

      – Хоронить не сметь. Снести в лес, в болото. Пусть в смраде зловонном покоится,