Удар гильотины. Павел Амнуэль

знал, что сгорели копии. Вы и Кейсер получили страховку и семь лет ни словом не обмолвились о том, что картины целы. Вы хранили их все это время… где, кстати?

      – А? Да, хранил. В мастерской. В подсобке. Иногда я смотрел на них и мечтал…

      – Мечтали все-таки выставить эти шедевры – вы ведь и сами полагали, что картины прекрасны. И придумали, как вам показалось, гениальный ход: сообщили прессе, что восстановили картины по памяти. Хорошо потрудились. Все получилось один к одному. Замечательно. Вы устроили вернисаж, и критика единодушно решила, что «новые» картины гроша ломаного не стоят.

      – Ну, это слишком! – запротестовал Ритвелд. Он даже встал со скамеечки и принялся ходить по комнате, исчезнув из поля зрения детектива. – Это вы совсем…

      – Хорошо, – не стал спорить Манн. – Но пролежавшие семь лет картины почему-то показались вовсе не такими замечательными, оценки изменились, цена упала. Из чего следует, что оценки произведений искусства – чистая вкусовщина и конъюнктурщина.

      – Вы так считаете? – сказал голос Ритвелда откуда-то со стороны окна.

      – А вы – нет? Вы считаете, что картины, пролежав семь лет, потеряли художественную ценность?

      – Они стали лучше! Они… В них появилось что-то, чего раньше не было! Я-то это вижу!

      – Изменились вы, а не картины, – вздохнул Манн. – Впрочем, не будем спорить. Дальше. На следующий день после вернисажа Койпера находят мертвым. Врачи говорят – сердечный приступ. Вы утверждаете, что произошло убийство.

      – Да, и хочу, чтобы вы это распутали, – твердо сказал художник.

      Манн уперся обеими руками в подлокотники и попытался рывком поднять себя из кресла, которое вело себя подобно хищному южноамериканскому дереву-людоеду, заглатывающему свою жертву. Рывком не получилось, и детектив сполз к краю сидения, оттолкнулся от спинки и бросил тело вперед – в следующую секунду он понял, что стоит на коленях перед камином и руками упирается в полешницу дров. Нелепая поза, и пальцы наверняка в пыли…

      – Что с вами? – воскликнул Ритвелд, но не сделал и шага, чтобы помочь Манну подняться: наверняка он не в первый и даже не в десятый раз устраивал этот фокус со своими гостями и наблюдал, как человек корчился, оказавшись в нелепой и, возможно, непристойной позе. Милый фокус. О характере хозяина он говорил больше, чем его картины.

      Манн поднялся, обтер пальцы лежавшей на каминной полке салфеткой, подошел к Ритвелду, стоявшему у окна, и только теперь, впервые за время разговора, посмотрел художнику в глаза.

      – Вы действительно хотите знать правду? – требовательно спросил он. – Какой бы она ни была?

      – Конечно, – спокойно сказал Ритвелд, выдержав взгляд без малейшего напряжения. – Для того я вас и нанял.

      – Вы меня еще не наняли, – отрезал Манн. – Мы не договорились о гонораре.

      – Сколько? – спросил художник, не отводя взгляда.

      – Одна, – сказал детектив.

      – Что одна? – не понял Ритвелд. – Тысяча? Гульденов? Долларов?

      – Одна картина, – пояснил Манн. – Всего их шесть, верно? Вы их продадите. Пусть