Дежа вю (сборник). Павел Амнуэль

для просушки. Стоявшие по периметру площади фонари на низких столбиках, похожих на поднявшихся на цыпочки гномов, освещали не все пространство, а только личные круги, каждый фонарь – свой, и получилось световое многоточие, отграничившее от тьмы то, что тьмой не являлось, но и светом не было – нечто смутное, туманно-знакомое…

      Он бывал здесь, да. Вспомнилось. Антон одернул себя – конечно, бывал. Был. Утром. И сразу одернул себя еще раз. Нет. Он не узнал утреннюю площадь. Если бы Манн не привел его сюда со словами «Здесь вы были утром, а вот церковь», то Антон был бы твердо уверен, что пришел сюда впервые. Другое ощущение. Ощущение узнавания чужого, привычное, как кофе по утрам.

      Он был здесь. Именно в темноте, когда не горели фонари и площадь была погружена во мрак, как затонувший корабль в морскую пучину. Он шел… да, вот отсюда, откуда они пришли и сейчас, оставив машину на широкой и людной по вечерам Кловениерсбургваль. Он шел в темноте, но шел уверенно, потому что знал дорогу… куда? К храму? Но церковь стояла немного в стороне, Антон вспомнил, как прошел мимо ее угрюмого в темноте силуэта, склонившегося над ним, будто великан, занесший руку с… чем? Это был всего лишь шпиль, неясно различимый на фоне звезд небесных, глядевших, однако, не с далекого неба, а с близкого черного полотна, натянутого над землей и отгородившего людей от мироздания, чтобы души их, отделенные от тела неожиданной и превратной смертью, не могли подняться и попасть в светлый рай.

      Странная мысль, совершенно Антону не свойственная, но почему-то пришедшая в голову, когда он медленно шел по плитам площади, стараясь дважды не наступать на одну и ту же, будто в детстве, когда он прыгал по тротуару, следуя какой-нибудь щели в асфальте и боясь с нее сойти, как боится сойти с жизненного пути человек, не уверенный в собственных поступках.

      – Антон!

      Голос Манна не был ни требовательным, ни даже просительным – было просто произнесено его имя, и Антон подумал, что Манн боится невольным своим отношением, выраженным в интонации, сбить его то ли с мысли, то ли с ощущения, то ли…

      – Я здесь, – пробормотал Антон.

      – Вот дверь, входите, только держитесь рукой за стену, там темно.

      Голос без эмоций, как электронный гид.

      Манн вошел первым, Антон за ним, Кристина – последней. Дверь позади тихо проскрипела, и что-то щелкнуло. От этого не стало ни светлее, ни темнее. Антон остановился, чтобы глаза привыкли… не к полному мраку, здесь все же было какое-то освещение, но трудно было сразу понять, откуда шел слабый рассеянный свет. Впереди, далеко-далеко, будто на другой планете, светились свечи на алтаре. Две свечи или три, Антон не мог сосчитать, ему казалось, что число светлых блесток все время меняется. Две… три… сейчас четыре… опять две…

      Он разглядел спинки стоявших рядами скамей, широкий проход, в котором темная фигура обеими руками делала приглашающие жесты.

      – Идите за мной, – сказала фигура голосом Манна, и Антон ощутил затылком легкое, ароматное дыхание стоявшей позади него Кристины.

      – Сейчас, – пробормотал он и почувствовал