Король Шломо. Давид Малкин

мой Шломо. – И заговорила о другом: – Мы с Рехавамом пришли на луг возле старой Ивусейской стены – знаешь, за колодцем? Ему очень понравилось, как там пели девушки. Сидел тихо-тихо, не плакал, ничего не просил, а потом не захотел уходить.

      – Я знаю этих девушек?

      – Да, – подтвердила Наама, – они танцуют на свадьбах, – и засмеялась, вспомнив: – Они и меня втянули в круг, я тоже с ними танцевала. Что они пели? Вот:

      «Оглянись, оглянись, Шуламит!

      Как прекрасны ноги твои в сандалиях!»

      – «Как прекрасны ноги твои в сандалиях!» – повторил Шломо и поцеловал её колени.

      Наама поднялась и, припевая, закружилась вокруг светильника. Шломо хлопал в ладоши в такт её пению, потом спохватился:

      – Почему Шуламит? Они что, не знают твоего имени?

      – Знают. – Наама, прерывисто дыша, опустилась на пол рядом с мужем. – Наверное, им легче называть меня иудейским именем, а не моим, аммонитским.

      – Ну, если так, пусть будет Шуламит.

      – Они даже пели… Нет, уже не помню. Кажется, «Отчего так темна твоя кожа?» Нет, не помню. Но я им отвечала:

      «Черна я, но красива, дочери Ерушалаима,

      как шатры Кейдара <…>

      Не смотрите, что я смугла —

      это солнце опалило меня!

      Братья рассердились на меня и поставили стеречь виноградник». – Девушки смеялись.

      Смеялся и Шломо. Потом встал, поцеловал её и зашептал:

      – «Как прекрасна ты, подруга моя,

      как ты прекрасна!

      Глаза твои – голуби».

      Обнимая его, она возвращалась к рассказу:

      – Ещё я им пела:

      «Заклинаю вас, дочери Ерушалаима:

      если вы встретите друга моего —

      скажите ему, что я больна любовью».

      Наама очнулась первой.

      – Слышишь? – спросила она.

      – Это – горлицы, – сонным шёпотом отозвался Шломо.

      – Идём! – тормошила мужа Наама. – Я заметила на берегу Кидрона пастушеский шалаш. Если он не занят, мы с тобой побудем там – как поют наши девушки: «пока не повеял день и не побежали тени». Помнишь, как пахнут во Втором месяце дикие лилии? Они сейчас расцвели перед самым входом в шалаш. Идём, Шломо, скоро полночь!

      – Да, – сказал он, но поднимался медленно, шептал: – «Как прекрасна ты средь наслаждений!»

      – Почему ты улыбаешься? Скажи мне что-нибудь, Шломо.

      – «Стан твой пальме финиковой подобен,

      груди твои – гроздьям.

      Подумал я: “Заберусь я на пальму,

      за её ветви схвачусь,

      и да будут груди твои, как грозди виноградные,

      запах ноздрей твоих – яблочный…”»

      Обнявшись, оба спускались по террасам на берег ручья Кидрон. Холмы вокруг были пронизаны звёздным светом; буря любви вершилась в весенней природе: раскалывались бутоны ночных цветов, ворковали голубки в гнёздах среди камней возле самых ног Наамы и Шломо. Этим утром подул сухой знойный ветер, и к ночи земля