Рыцарь. Еретик. Константин Калбазов

как же у тебя рука поднялась на столь тобой любимого человека донос написать?

      – А ты откуда…

      – Поживи с мое – еще не то узнаешь. Так что? Так было?

      – Не у меня, – потупившись, пробормотал инквизитор, – у брата Адама.

      – Это Стилет который?

      Парень только кивнул.

      – А ты что же, в сторонке решил отсидеться?

      – С ним я был. Да только падре такие вещи говорил, что впоперек учению Церкви выходило.

      – Знать, понял ты, что ошибался?

      – Понял.

      – А Стилет твой?

      – Брат Адам он, не Стилет больше. И он понял. – Молодой инквизитор еще некоторое время растерянно смотрел на рдеющие угли костра, которые уже начали подергиваться серой дымкой золы, но потом взбодрился и обернулся к бабке: – То дела прошлые. Ты лучше скажи, что там у тебя на самом-то деле приключилось.

      – А тебе не рассказали разве?

      – Все как есть рассказали, и не как инквизитору – я там и не назывался, – а как человеку стороннему. Но долг обязывает меня все стороны выслушать.

      – Ишь ты. Долг обязывает. Ну так слушай. Остались бы живы и ребенок, и мамка его, если бы они, дуралеи, меня послушали. Ребенок у нее неправильно лежал, да как лежал, так и пошел, а перевернуть его у меня никак не выходило: в пуповине он запутался. Предложила я им взрезать живот мамке да и достать мальца, а потом и живот сшили бы. Конечно, шрам бы остался, да только жива была бы и с ребеночком сейчас тетешкалась. А дуралеи эти на меня в крик. Я им – мол, со скотиной такое уже делали, когда она падала, так хоть теленочка спасти получалось, а девка здоровая, оклемается, вон воины какие раны подчас получают – и выживают. Погнали меня со двора.

      – А как померла бы девка?

      – А она не померла? – гневно зыркнула старуха в его сторону. – Вон мамка твоя выжила, и ты эвон какой вымахал, и она так же могла.

      – Так со мной так же было?

      – Так же, так же. Да только отец твой долго думать не стал. Сказал, чтобы делала, что следует. Нужно, мол, голову отрезать и назад пришить – делай, да только если с ней и ребенком что случится, он меня сразу и порешит.

      – Что потом-то было? Ну с невесткой старосты?

      – А что было? Погнали меня. Бабы сами стали по своему разумению роды принимать, да только роды-то непростые, а они – как заведено. Ребеночка достали, да только удавили пуповиной, а ее, бедняжку, так порвали, что кровью она изошла. Вот и вся правда.

      – Сходится все.

      – Что сходится-то?

      – Да все сходится. Ладно, бабушка Ария, давай собираться. Лошадка отдохнула, а внучка твоя да и ты в телеге поспите. Ехать надо.

      – А куда ехать-то?

      – Ну назад тебе нельзя, хотя и нет на тебе никакой вины. Знаю я одно место, где тебе будут рады.

      – Ишь ты, прям-таки и рады.

      – Ты не насмешничай. Раз говорю, значит, знаю о чем.

      Странное это было село. Странное и большое. Все дворы как по линеечке выстроены, заборы аккуратные, переулочки не вкривь и вкось, а тоже ровнехоньки. Дома сами тоже непривычные, аккуратные и все как один одинаковые