Прелести Лиры (сборник). Анатолий Андреев

нужна, она даже угнетала меня своим невыдуманным великолепием. Я выбрался на природу не для того, чтобы ее рисовать. Облака были вовсе не такими условными размалеванными овалами, которые лубочно застыли на моем эскизе. Их непередаваемый серенький цвет мучил и терзал мою душу. Воплотить эти неброские оттенки в масле было верхом мастерства и воображения – но «господа» пищали от моих овалов. Я слыл неподражаемым колористом. Пленэр доставлял мне удовольствие особого рода: я творил карикатуру на свои представления о красоте. И эту карикатуру немцы и бельгийцы покупали за милую душу.

      – Разве тени бывают такими? – раздалось у меня за спиной.

      Я обернулся. Великолепные вьющиеся волосы оттенка «красная ночь», большие распахнутые глаза с таким характерным разрезом, забыть который художнику совершенно невозможно. Это не просто разрез «под лисичку», это целый образ – то ли наивной, то ли искушенной девицы. Хотелось думать, что наивной. В облике ее не было ничего вульгарного и тем более порочного. Пухловатая нижняя губка, в целом чувственный рот, обрисованный четкими линиями. Девушка яркая, индивидуальная, написать ее портрет – дело несложное, а всем будет казаться, что картина удалась благодаря таланту художника. А тут заслуга натуры. В левой руке, согнутой в локте, она держала апельсин и покачивала его на ладошке.

      – Таких теней не бывает, – сказал я. – Я их придумал. Вам не нравится?

      – Нет, мне не нравится.

      – А почему вы решили, что меня, взрослого пятидесятилетнего человека, знающего о живописи столько, сколько вы не узнаете за всю свою долгую и прекрасную жизнь, должно интересовать чье-то мнение?

      – Извините, мне, конечно, не следовало… Я иногда лезу не в свое дело.

      Я ожидал другой реакции – оборонительно-агрессивной. «Публика всегда права», «для кого же вы пишете» – что-то самоуверенное в этом роде. Извинения делали ей честь. Кстати, голос у юной незнакомки также был весьма выразительным, женственным. Многообещающим.

      – Скажу вам по секрету: мне тоже не нравятся мои тени. Перейдите, пожалуйста, вот сюда.

      Я попросил стать ее в трех шагах от себя, спиной к солнцу. Тенью – ко мне.

      – Как вас зовут? – спросил я, и пальцы мои, легко сжимавшие карандаш, полетели по плотному листу бумаги, за считанные секунды обозначив прелестный овал ее лица.

      – Маруся, – ответила девушка, поправляя волосы правой рукой. В моем воображении застыло и навсегда отпечаталось это почти непроизвольное движение. Выражение лица стало слегка задумчивым и нерешительным; в нем невозможно было отыскать ни капли, ни тени кокетства – и это придавало ему особый шарм. Движение и поза были явно женскими, кокетливыми – но она не производила эффект, а, совершенно забыв о публике, немного ушла в себя. Чуть-чуть, самую малость. Она приоткрыла свое другое измерение. Сам факт того, что оно у нее было, делал девушку необычайно привлекательной, даже манящей. Я больше ни разу не взглянул на нее и быстро дорисовал ее портрет, сверясь со своим ликующим воображением. При этом автоматически продолжал задавать вежливые светские вопросы. Есть ли у нее мама? Папа? Где она учится? Хорошо ли учится? Я никак не мог решить, нужен ли ей апельсин на моем портрете. Решил, что нужен. Апельсин в руке довершал ее образ. Мне не надо было ничего придумывать. Ухаживают ли за ней мальчики?

      Папы у нее нет, мама есть. Мальчики пытаются ухаживать. Учится она на факультете философском (!), хорошо учится.

      – Кто бы сомневался, – буркнул я и поднял глаза на девушку Марусю. Она с нескрываемым любопытством смотрела на меня, и я понял в чем дело. Глаза у меня горели, внутренне я был собран, а язык мой нес какую-то чушь, рассчитанную на воспитанного подростка.

      Я рассмеялся, она улыбнулась в ответ. Я не сомневался, что мы без слов поняли друг друга.

      – Держите, – я протянул ей рисунок. Мне было не стыдно за него.

      – Класс, – сказала Маруся. – Просто прелесть. А где же ваш автограф?

      Я сотворил размашистую закорюку, и поставил дату: 17.05.2003. Потом подумал и добавил: 11 ч. 33 мин.

      Маруся взяла свой портрет и отчего-то покраснела. Я же говорю: мы понимали друг друга без слов.

      – А как зовут вас?

      – Оскар Михайлович Малахов.

      Она улыбнулась.

      – Вам не нравится Оскар?

      – Нет, Оскар мне нравится. Просто имя необычное.

      – Эстонское. У меня дед эстонец.

      – А у меня бабушка эстонка! Ее звали Мари.

      – Фантастика, – сказал я. – Сколько вам лет?

      – Двадцать.

      – В сумме нам семьдесят. Не очень-то много на двоих.

      Она опять зарделась. Краснела она легко: вспыхивала ровным румянцем и быстро отходила.

      Надо было прощаться. И тут я удивил самого себя:

      – А давайте встретимся завтра? Здесь же, в это же время.

      – У меня лекции.

      – А после лекций?

      – Не знаю, – сказала Маруся, явно сбитая с толку. – Давайте попробуем. И что мы будем делать?

      – Я