Рай под колпаком. Виталий Забирко

естественно, приукрасив. Нарисовал улыбающуюся, с чуть большими, чем на самом деле, глазами, искрящимися весельем.

      – Вот это да! А красками на холсте сможешь? – загорелась Верунчик. – Я в комнате у себя повешу…

      – Портрет маслом дорого стоит. Твоего годового заработка не хватит.

      – Опять лапшу на уши вешаешь? – Она подозрительно уставилась на меня. – Видела я картины местных мазил – они в сквере Пушкина каждый день торгуют. Самая дорогая сотню деревянных стоит.

      – Извини, соврал. – Я сделал вид, что сконфузился. И соврал второй раз: – Не умею я красками рисовать.

      – Жаль… – расстроилась она, продолжая рассматривать свой портрет. – А здорово было бы… Я уже портрет в своей комнате на стене представила… Люсяка от зависти лопнула бы…

      – Так видела ты этого человека, или нет? – мягко повторил я, возвращая её из мечтаний на грешную землю.

      Она оторвала взгляд от своего портрета, посмотрела на меня и неожиданно возмутилась.

      – Да что ты всё допытываешься, кто он, да что он? Ты не из ФСБ?

      – А что, похож?

      Верунчик в очередной раз окинула меня взглядом.

      – Не-е… – то ли разочарованно, то ли с облегчением протянула она. – Те коньяк жрут, что лошади, и задарма в постель тащат.

      – Тогда колись, – рассмеялся я.

      – Ну, видела, – пожала она плечами. – Только ведь информация денег стоит.

      – Приехали, – фыркнул я. – Я тебя обедом угощаю, а ты мне помочь не хочешь.

      – Выходит, обед не бескорыстен, как ты божился? – поймала меня на слове Верунчик. И это была уже не женская логика. Обычная, нормальная. Более того – железная, против которой, как против лома, аргументов нет.

      – Держи. – Я протянул Верунчику десять долларов. – Только Афанасию не показывай, отберёт.

      – Ага… – как-то неуверенно сказала она, пряча купюру в кармашек курточки, и я понял, что Афанасию не придётся деньги отбирать – сама отдаст. Странные, всё-таки, создания, эти женщины. Сутенёр проституцией заниматься заставляет, бьёт, если мало заработает, а ей только одного и надо – лишь бы он рядом был, защитничек хренов.

      – Рассказывай, – вздохнул я.

      – Так рассказывать-то нечего! – рассмеялась Верунчик. – Не числится этот лысый среди моих клиентов. Заходит сюда изредка, обедает. Пару раз, как ты, обедом угощал, но на этом и всё. Уж я так и эдак, а он ни в какую, лишь посмеивается. А когда Афоня за мой «простой» попытался с него деньги востребовать, то он с ним гораздо мягче, чем ты, поступил. Достал из кармана целковый, согнул между пальцами, а затем между ладонями прокатал. Не так, чтобы до конца, а до половины. Посмотрел на свою работу, сказал огорчённо, что, мол, постарел, раньше в трубочку скатывал, а сейчас только так может. Сунул Афоне в карман и пошёл себе. Я тогда, как морду растерянную Афони увидела, дико захохотала, а он, гад, мне за это фингал поставил…

      Да уж, я с Афоней жёстче поступил. Молниеносно, так что вокруг никто ничего не понял, ткнул под шейную мышцу прямой ладонью, и сутенёр минут на пять выключился. После такого удара, спазмирующего сонную артерию