Раковый корпус. Александр Солженицын

провела и сказала уступчиво, тихо:

      – Вот я пришла вас лечить.

      – Нет, уж теперь поздно! – обрезал Павел Николаевич. – Я насмотрелся здешних порядков – и ухожу отсюда. Никто не интересуется, никто диагноза не ставит!

      Его голос непредусмотренно дрогнул. Потому что действительно было обидно.

      – Диагноз вам поставлен, – размеренно сказала Донцова, обеими руками держась за спинку его кровати. – И вам некуда идти больше, с этой болезнью в нашей республике вас нигде больше не возьмутся лечить.

      – Но ведь вы сказали – у меня не рак?!.. Тогда объявите диагноз!

      – Вообще мы не обязаны называть больным их болезнь. Но, если это облегчит ваше состояние, извольте: лимфогранулематоз.

      – Так, значит, не рак!!

      – Конечно, нет. – Даже естественного озлобления от спора не было в её лице и голосе. Ведь она видела его опухоль в кулак под челюстью. На кого ж было сердиться? – на опухоль? – Вас никто не неволил ложиться к нам. Вы можете выписаться хоть сейчас. Но помните… – Она поколебалась. Она примирительно предупредила его: – Умирают ведь не только от рака.

      – Вы что – запугать меня хотите?! – вскрикнул Павел Николаевич. – Зачем вы меня пугаете? Это не методически! – ещё бойко резал он, но при слове «умирают» всё охолодело у него внутри. Уже мягче он спросил: – Вы что, хотите сказать, что со мной так опасно?

      – Если вы будете переезжать из клиники в клинику – конечно. Снимите-ка шарфик. Встаньте, пожалуйста.

      Он снял шарфик и стал на пол. Донцова начала бережно ощупывать его опухоль, потом и здоровую половину шеи, сравнивая. Попросила его сколько можно запрокинуть голову назад (не так-то далеко она и запрокинулась, сразу потянула опухоль), сколько можно наклонить вперёд, повернуть налево и направо.

      Вот оно как! – голова его, оказывается, уже почти не имела свободы движения – той лёгкой изумительной свободы, которую мы не замечаем, обладая ею.

      – Куртку снимите, пожалуйста.

      Куртка его зелёно-коричневой пижамы расстёгивалась крупными пуговицами и не была тесна, и кажется бы, нетрудно было её снять, но при вытягивании рук отдалось в шее, и Павел Николаевич простонал. О, как далеко зашло дело!

      Седая осанистая сестра помогла ему выпутаться из рукавов.

      – Под мышками вам не больно? – спрашивала Донцова. – Ничто не мешает?

      – А что, и там может заболеть? – Голос Русанова совсем упал и был ещё тише теперь, чем у Людмилы Афанасьевны.

      – Поднимите руки в стороны! – И сосредоточенно, остро давя, щупала у него под мышками.

      – А в чём будет лечение? – спросил Павел Николаевич.

      – Я вам говорила: в уколах.

      – Куда? Прямо в опухоль?

      – Нет, внутривенно.

      – И часто?

      – Три раза в неделю. Одевайтесь.

      – А операция – невозможна?

      (Он спрашивал – «невозможна?» – но больше всего боялся именно лечь на стол. Как всякий больной, он предпочитал любое другое долгое лечение.)

      – Операция