Легенды Арбата (сборник). Михаил Веллер

мнэ-э…

      – Me! Бе! А по-русски!

      – Пять томов «Капитала» Маркса? – просветлел главный архитектор.

      – Пятикнижие – это священная книга сионизма, – ледяным тоном открыл Суслов, и авторы посинели от ужаса. – Пятикнижие – это учение об иудейской власти над миром. Пятикнижие – это символ буржуазного национализма, религиозности, идеализма, реакционности и мракобесия. Пятикнижие – это знак власти ортодоксальных раввинов над всеми народами земли.

      Авторы втянулись внутрь себя, как черепахи. В их контурах засквозило что-то прозрачное. Они стремились слиться с окружающей средой, задрать лапки и притвориться дохлыми.

      – Спасибо за облик Москвы, товарищи, – поблагодарил Суслов. В зал пустили газ «Циклон-Б», и потолок обрушился, прищемив когтистую лапу мировой закулисы.

      Незадолго до этого журналу «Юность» приказали заменить шестиконечные типографские звездочки в тексте – на пятиконечные! за политическую халатность главному редактору отвесили пилюлей и строго предупредили с занесением в учетную карточку насчет идеологической диверсии.

      – Я. Вспомнил. Товарищ. Суслов. – Покаянно выпадают слова из главархитектора.

      – Фью-фью? – свистит ноздрей инквизитор.

      Иногда ученик предает учителя, иногда учитель предает ученика, иногда кто кого опередит.

      – Это… один из моих помощников… Он… я поручил некоторые детали… черты, так сказать. И он – вот! Предложил… именно пять!.. а я… мы… Утеряли бдительность! Товарищ Суслов! Ваше гениальное видение обстановки!

      – Фамилия? – удовлетворенно переспросил Суслов.

      – Дубровский!

      – Н-ну-с. Ладно. Давайте сюда вашего этого. Если можно, пусть там поторопится. А мы здесь подождем!

      Можно! Можно, Михаил Андреевич! Поторопятся, не сомневайтесь!

      И перепуганного молодого, архитектора-стоматолога в обнимку с его идеей, швыряют в машину и под сиреной мчат по Москве быстрей последней мысли.

      – Ваши товарищи и коллеги утверждают, что автор идеи этого проекта – вы, – доброжелательно обращается к нему Суслов. И строй товарищей дружно кивает: «Он-он».

      Охреневший от этой доставки в Политбюро самовывозом, молодой неверно истолковывает альтруизм коллег. Его озаряет, что сегодня в мире победила справедливость. И его талант будет вознагражден непосредственно здесь и сейчас. Его отметят, поощрят и выдвинут, не обходя больше.

      – Как ваше имя-отчество, товарищ Дубровский? – интересуется Суслов с сочувствием и садизмом.

      – Мое?.. Давид Израилевич.

      Суслов вздохнул:

      – Как это у Пушкина? «Спокойно, Маша, я Дубровский Давид Израилевич».

      Все готовно посмеялись высочайшей шутке, доставшей бедного Дубровского еще в пятом классе.

      – Итак, Дубровский Давид Израилевич, это вы придумали поставить пять книг? – зловеще мурлычет черный человек в сером костюме.

      – Товарищи тоже принимали участие в работе, – благородно говорит автор.

      – Товарищи тоже получат то, что они заслужили. Кстати. Какими наградами и