Манюня, юбилей Ба и прочие треволнения. Наринэ Абгарян

на предмет разрушений даже не просканировала – за годы жизни с Маней научилась безошибочно распознавать, в какой точке пространственно-временного континуума успела нашкодить ее неугомонная внучка. Сейчас интуиция подсказывала ей, что точка эта находится в том месте, где Маня прячет лицо.

      – Показывай, что там у тебя, – потребовала Ба.

      – Не буду! – прогудела Манька и сильнее зарылась лицом в подушку.

      – Не зарывайся в подушку, дышать нечем, задохнешься!

      – Ну и пусть!

      – Сама напросилась! – Дядя Миша вцепился в пятки дочери и принялся их немилосердно щекотать. Манька взвизгнула, выгнулась дугой и выпустила подушку. Ба молниеносно выдернула подушку и одеяло. Зарываться лицом теперь было категорически не во что! Манька засопела, повздыхала, полежала еще какое-то время попой торчком, потом резко села и убрала ладошки с лица.

      – Вот!

      – Гхмптху, – громко сглотнули дядя Миша с Ба.

      – Это я просто нарисовала, не пугайтесь, – успокаивающе замахала руками Маня.

      – Как это не пугаться? – Ба наклонилась к внучке, чтобы внимательнее рассмотреть ей лицо. – Что ты с собой сделала, горе луковое?

      Горе луковое виновато топорщилось в ответ густонакрашенными смоляными щеками.

      – Я себе бороду нарисовала. Как у Дарвина. Фломастером.

      – Чем???

      – Фломастером. Черным. Чтобы быть похожей на капитана королевского флота. Ну чего вы так на меня смотрите?

      Манька не зря беспокоилась. Папа с бабушкой глядели как два каменных изваяния. И если папа хотя бы иногда вздыхал и беспомощно моргал, то Ба совсем не двигалась. Она так и стояла, согнувшись пополам, прижимая к груди подушку с одеялом. Потом, спустя сотню лет, она моргнула, повернулась к сыну и, глядя ему куда-то в пупок, сдавленно простонала:

      – Спину свело.

      – Чего? – испугался дядя Миша.

      – Спину, говорю, свело! – пророкотала Ба. – Сделай что-нибудь!

      – Маня, принеси из аптечки тигровую мазь, – встрепенулся дядя Миша.

      Пока Манюня летела на кухню за мазью, он помогал Ба улечься в кровать.

      – Да что же это такое! – охала Ба, тщетно пытаясь растянуть хотя бы в тупой угол свое скрюченное буквой Г тело. – Что за напасть такая?

      – Мария, – перевесился через перила лестницы дядя Миша, – нашла?

      – Нет, – крикнула Манька, – в аптечке только бутадионовая мазь!

      – Тигровую я в прошлый свой приступ извела, – простонала Ба.

      – Могу сбегать к тете Вале, – предложила Маня.

      – Одна нога там, другая тут, – крикнул дядя Миша.

      Маня накинула на пижаму пальто, надела сапоги и выскочила из дому. Пока она бегала к соседям, дядя Миша принес с верхней полки антресолей специальную шаль из козьего меха. Эта шаль была неизменным спутником Ба во всех ее радикулитных делах. Ба пришила к одному концу шали пуговицу, а к другому – петлю, и в нелегкие дни, когда спину скрючивал приступ, обматывалась ею и торжественно застегивала на животе.

      Когда дядя Миша примчался с шалью, Ба лежала на боку и мелко всхлипывала.

      – Мам,