Никто не придет. Антон Грановский

Нет. Он любит папракаш и перкельт. А их без сметанка никак нельзя. Без хороший, жирный, густой сметанка.

      – Вы были знакомы с домработницей Семеновой, не так ли?

      Улыбка мгновенно сошла с губ повара, он напустил на себя скорбный вид и сказал со вздохом:

      – Да, мы быль с ней друзья. Ах, как нехорошо, что ее убиль. Мне так жаль, так жаль…

      Кальман шмыгнул носом, а на глазах у него выступили слезы. То ли он был хорошим артистом, то ли и впрямь искренне жалел погибшую женщину.

      – Анжела быль хорошая работник, – сказал Кальман. – И отличный, очень отличный как женщин и друг. Когда я узналь о ее смерть, я так сильно расстроился, что опустил руки и не смог ничего готовить. Даже лангош. Это очень грустно, очень.

      Беседа продолжалась еще пятнадцать минут.

      Отпустив повара, Маша снова пробежала взглядом по протоколу осмотра тела домработницы. Удар ей нанесли со страшной силой, так что даже помялся подсвечник. Фактически грабитель снес ей всю левую половину черепа. Удар был нанесен сбоку и немного снизу, наотмашь, поэтому о росте убийцы судить было невозможно. Он мог быть высоким и жилистым, а мог – коренастым и широкоплечим.

      В квартиру грабитель проник, открыв дверь ключом (если только она не была открыта заранее). Нельзя было исключать, что домработница впустила грабителя сама. Впрочем, среди ее родных и знакомых не было ни уголовников, ни асоциальных типов.

      Грабитель оставил труп, но не оставил ни следов, ни отпечатков. Либо профессионал, либо хладнокровный тип, у которого хватило времени все за собой протереть и подчистить. И все же одну важную улику он упустил. Защищаясь, домработница успела вырвать у него клок волос. При этом под ногтями у нее не осталось ни одной частички его кожи. Прядь волос была перепачкана кровью жертвы.

      Вся надежда теперь была на криминалистов.

      Маша глянула на циферблат наручных часов – пора было отправляться на совещание к начальнику отдела, полковнику Жуку. Стас Данилов и Толя Волохов уехали еще полчаса назад, и Маше предстояло ехать одной.

      * * *

      Любимова забралась в салон служебной машины, заняв заднее сиденье. Во время поездок в служебке она не любила сидеть рядом с водителем.

      Машина тронулась с места. По радио хрипловатый голос затянул:

      Эх, наяривай, пой, Седой,

      Чтоб слеза прошибала штык.

      Я ж теперь на всю жизнь блатной.

      Эх, амнистия… Пой, старик.

      Любимова относилась к вездесущему шансону терпимо, но сейчас он ее раздражал. Она попросила водителя убавить звук радио.

      – Не любите мужскую музыку? – насмешливо осведомился шофер.

      – Не люблю плохую музыку, – ответила Маша.

      Водитель удивленно посмотрел на нее в зеркальце заднего вида.

      – Это Шуфутинский, – сказал водитель. – «Бубны, черви». Можно сказать, классика.

      – Я воспитывалась на другой классике.

      Маша поудобнее устроилась на сиденье и стала смотреть на