Несчастливой любви не бывает (сборник). Галина Артемьева

Все равно ведь будет не по-ихнему. Только время отнимают.

      – А все же ты напрасно думаешь, что у нас на тебя управы нет! – провозглашает внезапно старуха. – Смотри-ка сюда!

      Она указывает узловатым пальцем себе на грудь, пониже морщинистой шеи.

      – Смотри внимательно! Видишь?

      – Что «видишь»-то? – тревожится вдруг Марина, пристально глядя на указанное старухиным пальцем место.

      – Смотри! Смотри!

      – Ну???

      – Черную кнопку видишь?!

      И правда! Под старческим пальцем оказывается какая-то черная блестящая кнопка, как на дверном звонке.

      – Видишь черную кнопку?!

      – Да! – ужасается Марина.

      – Вот я сейчас нажму на эту кнопку (она у меня без проводов, ничего перерезать невозможно), вот я на нее нажму, и ты увидишь тех, кого ослушаться не сможешь. Ты поняла?

      – Поняла, – шепчет Марина.

      – Я считаю до десяти! На счет «десять» нажимаю кнопку, и они появляются.

      – Не надо, – пугается Марина, но глаз от кнопки оторвать не может.

      – А с тобой иначе нельзя. Внимание на кнопку!

      Старухин палец постукивает по черной полированной поверхности.

      – Раз! Все внимание сюда!!! Два! Смотрим, не отрываясь! Три! Сосредоточились на кнопке! Четыре! Глаза широко открыты! Пять! Дышим глубоко! Шесть! Готовимся к встрече! Семь! Пристально смотрим! Восемь! Девять! Десять! Вызываю!

      Сразу ли после вызова появились они или прошло какое-то время и сколько, Марина так и не поняла. Это все у нее как-то не поместилось в голове и вываливалось оттуда при любой попытке обдумать что да как. Они были огромные и очень страшные. Ни в одном кино таких не увидишь. Вот оно как! В кино не увидишь, а наяву пришлось! Штук десять. «Человек десять» язык не поворачивается сказать. На людей не больно похожи, только что шевелятся, как люди, и разговаривают понятно. А так… Эсэсовцы какие-то с клыками. По пять глаз на мордах. Из ушей – и то глаза торчат. Старухины у всех глаза. Торчат во все стороны, куда ни отвернись от них.

      – Что с ней делать? – спрашивают у старухи хором.

      – Отучить воровать! – приказывает им их начальница. – Чтоб и мыслить о воровстве не смела! Чтоб при одной мысли испытывала дурноту и ужас!

      – Тебе страшно воровать! – воют ужасные. – При одной мысли о воровстве ты испытываешь ужас, ты не можешь пошевелиться, тошнота и рвота мучают тебе!

      Марина пытается закрыть глаза, чтоб только не видеть их. Но глаза не закрываются.

      – Я отказываюсь от воровства! Повторяй! Я отказываюсь от воровства!

      Воровка повторяет и повторяет, не понимая даже за кем, кто приказывает ей, кому она подчиняется.

      – Ты сейчас уйдешь отсюда и забудешь этот дом. Помни только про черную кнопку! Всегда помни про черную кнопку! Выведите ее вон! – командует старуха.

      Кто ее вывел на улицу, как она оказалась в своей квартире, это Марине неведомо. Как и не памятны события недолгой июньской ночи. Воровать не тянет. При одной мысли что-то страшное мерещится, жуткое нестерпимо.

      Илюша