Право на поединок. Мария Семёнова

По телу сперва пошли пупырышки, потом оно стало терять чувствительность.

      – Простудишься! – встревоженно сказал с берега Эврих. – Опять кашлять начнёшь!…

      Волкодав ничего ему не ответил. Он держался ближе к тому месту, где поток переливался через край каменной чаши, свергаясь вниз водопадом. Вот пускай и уносит скорее прочь всю смытую скверну, помогая очиститься если не душе, так хоть телу…

      Ему почему-то вспомнились рассказы Матери Кендарат об изваяниях Богини Кан, стоявших в Её немногочисленных храмах. По словам жрицы, Богиню Любовь изображали в виде прекрасной и умудрённой женщины с лицом, полным милосердия и понимания. Её статуи всегда держали в ладонях и как бы протягивали молящимся большие драгоценные камни, огранённые наподобие капель сверкающей влаги. Не то звали выплакаться, словно у матери на коленях, излить свои слёзы в общий сосуд… не то обещали утолить целительной Любовью духовную жажду… или, может, сулили очистительное омовение… как мать купает младенцев… да… это горное озерко, тоже чем-то напоминавшее каплю в исполинских ладонях…

      Кан, Богиня Луны, любит тех, кто жаждет душой. Волкодав никогда ей не молился.

      Эврих отчаялся воззвать к разуму венна и взялся раскладывать костерок из сушняка, который они запасливо прихватили с предгорий. Волкодав наконец выбрался обратно на берег, отмывшись и выскоблив всю одежду, Он ещё походил нагишом, обсыхая на вечернем ветру. Ощущение было такое, как будто он напрочь содрал с себя кожу. Что ж, это и к лучшему. Вытащив из ножен боевой нож, он очертил на земле ровный круг, обведя им обе котомки и тихо потрескивавший костерок. Он ждал пришествия мстительных душ только на третью ночь, но в таком деле, как всем отлично известно, лишняя осторожность повредить не могла. Взяв мокрую одежду, он принялся поворачивать её над костром. Слабенькое пламя не столько сушило плотное полотно и тем более кожаные штаны, сколько пропитывало их запахом дыма. Круг ещё оставался незамкнутым. Эврих принёс воды, повесил котелок над огнём, бросил в него размокать пригоршню душистых кореньев, разрезал прошлогодний кочан, купленный у Браноха, потом сходил в дальний конец поляны и вернулся с пёрышком дикого чеснока.

      – Есть будешь? – на всякий случай спросил он Волкодава.

      Он не зря знал венна уже почти три года и заранее догадывался, каков будет ответ. И в самом деле, тот только покачал головой. Убивший нечист. Он не смеет молиться в святилище и прикасаться к жене. А также причащаться человеческой пищи. И уж подавно – делить её с другими людьми…

      – Когда ты убил Лучезара, ты ел, – почти жалобно сказал Эврих. – И когда на государыню покушались…

      Волкодав даже не повернул головы. «Может, и ел», – было написано у него на лице. Жизнь боярина Лучезара он взял на Божьем суде, и это, по сути, не могло считаться убийством. Его руку вели Солнце, Молния и Огонь. Сами Боги судили Свой суд – не смешно ли после этого опасаться мести какой-то там ничтожной души?… А когда он сворачивал шею убийце, напавшему