Ваша жизнь больше не прекрасна. Николай Крыщук

а находятся на пути к месту нового и на этот раз постоянного пребывания. Сервант с зазеленевшей трещиной на стекле вознамерился встать у окна. То же и мадонна на блюдечке, обычно служившем мне пепельницей, отмытая, косила куда-то в книжный шкаф. Мне стало грустно от этого поспешного изменения интерьера. Впрочем, подумал я, может быть, готовятся к печальному приему гостей?

      Дети горько дохлебывали арбуз. Жена выбирала из уголков стаканчика сметану. День у них оказался не из легких. Зеркала были завешаны штопаными простынями. К моему уходу готовились.

      – Никогда не думала, что это будет так страшно, – сказала жена, отбросив пустой стаканчик. – Так вот: есть, есть, есть и вдруг – нет. Как будто сон. Но сны ведь такими долгими не бывают?

      Надо сказать, я обожал свою жену. Она была похожа на белокурую хрупкую обезьянку. Она умела приготовить точный, на обязательных тарелочках ужин, а ночами была ненасытима, изобретательна и при этом ненавязчива. Минуты покоя скрашивала отвлекающими разговорами и грустью. А утром умела быть молодой и ничего не помнящей. Например, принести чашечку кофе, сдуть шелушащимися губами пенку к краю и сказать:

      – Вам уже не удастся убедить меня, что мы мало знакомы. «Тэ-тэ-тэ» – прошло. И «ля-ля-ля» тоже. Вас зовут Вова.

      Нечего говорить, что после этих слов я приходил в новый утренний экстаз. Так мы прожили без малого четверть века.

      – Ты ведь еще вчера доставал меня своими приставаниями и жаловался на фонарь в окне! Как же так?

      – Честно говоря, сам еще не могу осознать, – ответил я.

      – На кого ты детей оставил?

      – На тебя.

      – А я что – лошадь двужильная?

      Я-то любил ее за то, что она совсем маленькая. В постели – одно воображение. Положишь в руку, и хочется плакать. Какая уж там лошадь! Я бессмысленно заходил по комнате, беря зачем-то то одну, то другую декорацию и ставя их снова на место.

      – Пойми, на этот раз я ничего не мог поделать. Я даже старался, но у меня не получилось. Я пытался продлить эту муку, но у меня не вышло. Прости. Правда.

      – Все неправда! Все!

      На это я возразить не смел. Не пускаться же в рассуждения, что жизнь – вся выдумка и фантом, и трагическое скрещение неисполненных желаний. Вот ей еще в столь печальный момент эта философия!

      Вошла мама, в халате поверх сорочки с бальными воланчиками. Вычислила слепыми глазами, где я.

      – Ну как? Ты удачно сходил?

      – В общем, да, – отвечаю. – Завтра обещали.

      – Они в положение человека не входят. Если им не дать в руку.

      – В лапу, бабуля, – поправил ее младший, отпав от арбуза.

      – Ну, я и говорю, что надо… Муки для блинов купили?

      Меня огорчила эта их будничная деловитость – речь ведь идет отчасти о духовном происшествии. Как будто не я, а они только что завершили дело жизни и теперь отдыхают в марципановой крошке.

      – Что это вы все расслабились? – кричу.

      – Батя, тебя чего так колотит? Прямо как Матросов…

      – Может быть, вы уже и гроб заказали?

      – С этим проблема.