Ваша жизнь больше не прекрасна. Николай Крыщук

сказать о семье.

      – Мы уже позаботились. Деньги выписаны.

      – Я их могу получить?

      – Помилуйте, Константин Иванович! Ну как же вы-то их можете получить? Это было бы даже странно, согласитесь. Деньги предназначены семье, ей и отправлены. А мы с вами займемся другим.

      – Мне кажется, теперь у меня остались только личные заботы.

      – Поступила заявка от вдовы академика Антипова, – не слушая меня, продолжал Варгафтик. – Вы его не знаете, все эти годы он был засекречен, работал на оборонку. Материалы у вас на столе. Это должно пойти завтра после дневных известий.

      – Но я…

      – Всё личное потом. Не будьте эгоистом. Дело прежде всего.

      – Интересно, в каком же статусе я буду теперь заниматься этим делом?

      – Что значит, в каком статусе? Ваше имя, голос – это и есть ваш статус. Или вы хотите, чтобы в связи со случившейся метаморфозой я повысил вам зарплату? Мы, Константин Иванович, так не договаривались.

      – Мы с вами вообще еще никак не договаривались! – вспылил я.

      – Не надо со мной говорить в таком тоне. Я все же много старше вас.

      – Тогда, может быть, вы все же объясните мне, типа, на каком я свете?

      – У меня нет времени на философию, – жестко сказал Варгафтик. – Мы закончили. Кстати, поскольку покойник внеплановый, я добавляю вам семь минут. Идите.

      ТЕТРАДЬ ЧЕТВЕРТАЯ

      Дышим, что делать

      «Краткий курс» под светом фонарика

      В школу я пошел, когда слова «краткий курс» не имели уже своей магической силы. Молчаливые люди начали возвращаться из лагерей, но опустевшие площади и провинциальные вокзалы чувствовали себя неуютно без отеческого бронзового прищура. По большим городам прошел легкий зыбок свободы, который едва ли заметили в народных глубинах.

      Все дети, вероятно, живут в своей провинции и, в этом смысле, ближе к так называемому народу. Легкий зыбок не задел даже моего темечка: в отличие от отца в школу я ходил в форме военного образца. Я не видел противоречия в том, что госграницы оставались прочными, как в вольере, а журнал «Вокруг света» выходил миллионными тиражами. Большим спросом пользовалась книжная серия ЖЗЛ, однако биография паренька из Гжатска согревала партийное, а равно и мое сердце своей ординарностью, ремесленным училищем и вызывающим неродством с князьями-однофамильцами.

      Литература в который раз принялась осваивать человеческий язык, но примус пока не стал раритетом, а телевизор считался роскошью. Я насекомо ползал по букварю и канючил отцу о телевизоре.

      Всё остальное мне приходилось постигать задним, знакомым уже с историей умом. Между подвижками в сознании и образом жизни, не говорю, между лучезарной утопией и бытом, по-прежнему лежали пространства, сравнимые с неосвоенной Сибирью. Части больного организма не желали срастаться, при этом каждая существовала автономно и по-своему, по-инвалидному, полноценно, а вместе они умудрялись слаженно функционировать и не жалели ресурсов для имитации здоровья.

      То, что отец мой вдохновенно трудился