Из «Свистка». Николай Добролюбов

репет и благоговение. Но монополия аквилонного свиста давно уже приобретена г. Байбородою, которого изобличительные письма, говорят, вырывают дубы с корнями{2}. Мы не чувствуем в себе столь великих сил, и наши стремления гораздо умереннее. Свист хлыста и бича тоже недурен; но он как-то мало ласкает наш слух, мы не хотим брать на него привилегию, брошенную недавно самим князем Черкасским, который пожелал было приобресть ее на неопределенное время для себя и своего потомства{3}. Приятнее звучит для нас свист городового; но мы, по природной застенчивости, считаем себя не вправе предъявлять претензию на то, для чего уже существует установленная городская власть. Совершенно другое дело – свист благонравного юноши, почтительный, умеренный и означающий кроткое расположение духа, хотя в то же время несколько игривый. На такой свист мы имеем полное право, потому что, во-первых, мы благонравны; во-вторых, если мы и не юноши, то кому какое дело до наших лет? и в-третьих, мы всегда находимся в отличнейшем расположении духа. Свист соловья также нам очень приличен, ибо хотя мы, в сущности, и не соловьи, но красотами творения любим наслаждаться. Притом же соловей в истинном своем значении есть не что иное, как подобие поэта, так как давно уже сказано:

      Соловей, как Щербина, поет.

      А у нас в натуре весьма много поэтических элементов, вследствие чего мы и видим весь мир в розовом свете. Итак – читателю да будет известно, что мы свистим не по злобе или негодованию, не для хулы или осмеяния, а единственно от избытка чувств; от сознания красоты и благоустройства всего существующего, от совершеннейшего довольства всем на свете. Наш свист есть соловьиная трель радости, любви и тихого восторга, юношеская песнь мира, спокойствия и светлого наслаждения всем прекрасным и возвышенным.

      Итак – наша задача состоит в том, чтобы отвечать кротким и умилительным свистом на все прекрасное, являющееся в жизни и в литературе. Преимущественно литература занимает и будет занимать нас, так как ее современные деятели представляют в своих произведениях неисчерпаемое море прекрасного и благородного. Они водворяют, так сказать, вечную весну в нашей читающей публике, и мы можем безопасно, сидя на ветке общественных вопросов, наслаждаться красотами их творений…

      И первый, благодарный свист наш да раздастся в честь поэтов, прославляющих ныне русскую землю. То свищет недавно прославленный, исполненный благородства поэт Конрад Лилиеншвагер{4}.

      Из цикла «Мотивы современной русской поэзии»

      2

      Всегда и везде

      (Посвящается гг. Надимову, Волкову, Фролову, Фолянскому и подобным){5}

      Я видел муху в паутине —

      Паук несчастную сосал;

      И вспомнил я о господине,

      Который с бедных взятки брал.

      Я видел червя на малине —

      Обвил он ягоду кругом;

      И вспомнил я о господине,

      На взятки выстроившем дом.

      Я видел ручеек в долине —

      Виясь коварно, он журчал;

      И вспомнил я о господине,

      Который криво суд свершал.

      Я видел деву на картине —

      Совсем нага она была;

      И вспомнил я о господине,

      Что обирал истцов дотла.

      Я видел даму в кринолине —

      Ей ветер платье поддувал;

      И вспомнил я о господине,

      Что подсудимых надувал.

      Я видел Фридберг в «Катарине»{6} —

      Дивился я ее ногам;

      И вспоминал о господине,

      Дающем ложный ход делам.

      В салоне молодой графини

      Я слышал речи про добро;

      И вспоминал о господине,

      Что делом фальшит за сребро.

      Лягушку ль видел я в трясине,

      В театре ль ряд прелестных лиц,

      Шмеля ли зрел на георгине,

      Иль офицеров вкруг девиц, —

      Везде, в столице и в пустыне,

      И на земле и на воде, —

      Я вспоминал о господине,

      Берущем взятки на суде!..

      4

      Чувство законности{7}

      Вот вам новый предмет обличения.

      Избегал он доселе сатиры,

      Но я вышел теперь из терпения

      И поведаю целому миру;

      От извозчиков зло и опасности,

      О которых, по робости странной,

      Ни один из поборников гласности

      Не возвысил свой голос гуманный.

      – —

      Дважды в год, как известно, снимаются

      Все

2

Псевдонимом «Байборода» пользовались М. Н. Катков, П. М. Леонтьев и Ф. М. Дмитриев, в 1856–1858 гг. печатавшие в «Русском вестнике» полемические «Изобличительные письма» в либеральном духе. Иронически использовала реминисценция из стихотворения Пушкина «Аквилон» («Но ты поднялся, ты взыграл… И дуб низвергнул величавый»).

3

См. примеч. 6 и 8 к статье «Всероссийские иллюзии, разрушаемые розгами» (наст. т., с. 678–679).

4

Этой сатирической маской Добролюбов воспользовался впервые еще до появления «Свистка», в критическом фельетоне «Стихотворения Михаила Розенгейма» (Совр. 1859, № 11; см. т. 1 наст. изд.; о происхождении псевдонима см. примеч. к этой статье – там же, с. 849).

5

Пародия на мелкотравчатую «обличительную литературу» конца 1850-х гг., назойливо варьировавшую одни и те же мотивы. Заглавие повторяет (возможно, сознательно) название пародии К. К. Павловой (Совр. 1850, № 8). В «посвящении» перечислены герои «обличительных» пьес, критиковавшихся Добролюбовым: «Чиновник» (1850) В. Л. Соллогуба, «Свет не без добрых людей» (1857) и «Предубеждение» (1858) Н. М. Львова, «Надежда на будущее» (1859) Л. Пивоварова.

6

Е. И. Фидберг исполняла главную партию в балете Ч. Пуньи «Катарина, дочь разбойника» (Большой театр в Петербурге, сезон 1857/58 г.), поставленном балетмейстером Ж. Перро.

7

Впервые – Искра, 1859, № 8. Восстановлено по рукописи в составе цикла «Мотивы современной поэзии» в изд. 1862 г.