Общественный разлом и рождение новой социологии: двадцать лет мониторинга. Коллектив авторов

«единопартийность» и почти полное преодоление чуждого отечественным традициям разделения властей обозначили окончание наметившегося с конца 80-х слабого плюрализма, искусственно насаждавшегося в ходе «перестроечных» экспериментов. Для успеха политических технологий намеренного искоренения всех несогласных, неугодных, отклоняющихся от «линии» и т. п. в окрестностях властных вершин требовались готовность принять их со стороны значительной части населения, а также отсутствие способности и даже желания сопротивляться выравниванию политического поля со стороны сторонников других позиций. В «программу безальтернативности» как бы встроен механизм самооправдания: отсутствие видимых и даже воображаемых политических, групповых, персональных конкурентоспособных вариантов питает иллюзии неизбежности существующего положения. Очередной пример: в марте 2006 года (N=1600) массовое доверие В. Путину респонденты чаще всего (41 %) объясняли тем, что «люди не видят, на кого другого они еще могли бы положиться», представления о достигнутых или возможных успехах президента имели второстепенное значение. (Аналогичное распределение суждений наблюдалось и в предыдущие годы.)

      Распространенные трактовки склонности отечественного мироустройства и сознания к моноцентрическим образцам (возлагающие вину на «особые свойства» власти, народа, элиты, оппозиции, геополитического положения страны, ее «судьбы» и пр.) объяснительным потенциалом не обладают и в конечном счете служат лишь оправданию каждого существующего положения и примирению с ним. Принципиальное и актуальное значение имеет анализ структуры процессов и обстоятельств, которые формируют – и разрушают – конкретные ситуации «безальтернативности» на различных исторических поворотах.

События «неизбежные» и необязательные

      Обратимся к существующим в общественном мнении представлениям о неизбежности ряда событий ХХ века (т. е. о том же стереотипе «безальтернативности», опрокинутом в прошлое).

      Таким образом, уверенное (разделяемое большинством) представление о событии как «неизбежных» относится только к трем моментам прошлого века: к революции, ко Второй мировой и к становлению нынешнего политического режима в России (правда, в отношении последнего из этих событий наблюдается наибольший уровень отказа от оценки).

      Можно полагать, что опрошенные склонны признавать «неизбежными» (т. е. не имевшими альтернативы), во-первых, события, прочно занявшие место в социальной памяти ряда поколений, а во-вторых – события, оцениваемые как положительные. Здесь перед нами тот же массовый (действующий в массовом сознании) феномен безальтернативности, опрокинутый в прошлое. И механизм исторического выбора он так же мешает видеть, как механизм (структуру) выбора социально-политического. Ожидать от общественного мнения сколько-нибудь ясного и объективного понимания таких механизмов, конечно, нельзя.

      Задевающий его (судя по тому, что доля отказавшихся отвечать довольно мала) вопрос о «неизбежности» событий недавней