Не забывай меня, любимый!. Анастасия Туманова

эта вера не обманет

      Того, кто ею лишь живёт,

      Не всё, что здесь цвело, увянет,

      Не всё, что было здесь, пройдёт…

      – А далее, дамы, уж простите, не помню, – виновато улыбнулся поручик. И, нахмурив брови, обернулся, когда Дина, не поднимая глаз, спокойным, ровным голосом дочитала:

      Но этой веры для немногих

      Лишь тем доступна благодать,

      Кто в искушеньях жизни строгих,

      Как вы, умел, любя, страдать,

      Чужие врачевать недуги

      Своим страданием умел,

      Кто душу положил за други

      И до конца всё претерпел…

      – Благодарю вас, Надежда Яковлевна, – сдержанно сказал Дадешкелиани, когда аплодисменты смолкли.

      – Не стоит, Зураб Георгиевич, – в тон ответила она. И, поднявшись, направилась к выходу.

      – Надежда Яковлевна! Постойте! – крикнул ей вслед Щукин. – А как же мой фант?! Вы должны мне танго!

      – В другой раз, Алексей Романович! – не оборачиваясь, пообещала она.

      – Дина!!! – укоризненно крикнула ей вслед Мери. – Вернись, так нечестно! Алексей Романович выиграл этот фант! Ну, если не хочешь танго, танцуй хоть вальс, но…

      Дина обернулась на пороге. Звонко, на всю веранду объявила:

      – Меришка, ту на патяса, сыр лэстэ муястыр кхандэл! На камам, и саро![18]

      – Дина, как ты можешь!!! – возмущённо всплеснула руками Мери, но цыганки уже и след простыл.

      – Что, что, что она сказала?! – послышались изумлённые вопросы. – Мери, вы ведь понимаете по-цыгански, что Дина имела в виду?!

      – Ничего особенного… – пролепетала девушка, бросая осторожные взгляды в сторону Щукина, у которого был такой вид, словно его прилюдно ударили по лицу.

      – Простите, Алексей Романович… – прошептала Мери, покраснев до слёз. – Я… Дина, я уверена, не считает… Она не знала, что вы тоже… что вы можете понять…

      – Оставьте, княжна. Я не первый день живу на Живодёрке, – сухо произнёс Щукин. Встал, коротко поклонился всей компании и вышел из комнаты.

      Игра в фанты уже никого не интересовала, барышни и молодые люди принялись взахлёб обсуждать случившееся. На Мери – единственную, кто, кроме Щукина, понял сказанное Диной, – насели со всех сторон, бедная княжна отмахивалась и уверяла, что ничего не поняла, ни единого слова… Никто не заметил, как с веранды исчез Зураб Дадешкелиани.

      Было уже довольно поздно, и над старым, запущенным, заросшим крапивой и хмелем садом поднялась ущербная жёлтая луна. Со стороны Петровского парка доносились нестройные завывания какой-то блудной гармони, под которую несколько пьяных голосов вразброд, но с чувством исполняли «Дубинушку». С другой стороны, из-за купола церкви великомученика Григория, поднималось, наползая на нежную сиреневую дымку неба, черно-сизое облако: на Москву шла гроза, и над Бутырской заставой уже раздавалось едва слышное угрожающее рокотание. В загустевшем воздухе теперь не слышалось даже жужжанья комаров. Только в дальнем конце сада, в запущенном малиннике,

18

Меришка, ты не поверишь, как у него изо рта воняет! Не хочу, и всё!