Оправданное присутствие: Сборник статей. Михаил Айзенберг

на одном дыхании абзац, посвященный людям его поколения и его круга – то есть и нашим героям в частности, если не в основном: «Никто не знал литературу и историю лучше, чем эти люди, никто не умел писать по-русски лучше, чем они, никто не презирал наше время сильнее. Для этих людей цивилизация значила больше, чем насущный хлеб и ночная ласка. И не были они, как может показаться, еще одним потерянным поколением. Это было единственное поколение русских, которое нашло себя, для которого Джотто и Мандельштам были насущнее собственных судеб».[1]

      И еще одна из анонсированных цитат. «Есть дружбы, подобные циркам, водопадам, библиотекам…» – пишет Набоков в «Bend Sinister». Воспользуемся заемным воображением и попытаемся представить дружеское общение, соединяющее все перечисленные уподобления: что-то вроде водопада библиотечных сведений, поставляемых не без цирковой эксцентрики. Сходный образ прочитывается в некоторых стихах Сергея Кулле (например, «Ветреный летчик»). Этот стихотворный образ вполне фантасмагоричен, но его неконкретность не в ущерб подлинности.

      Еще существеннее другая тема, повторяющаяся в нескольких стихотворениях Кулле: гора и башня, осажденная крепость.

      Наша крепость стоит на высокой горе

      (высоки наши горы!)

      Против вражеских копий и стрел

      нам защитой надежные стены.

      ………………………………………

      Против вражеской фальши и лести —

      критика текста.

      Против вражеской брани —

      молчанье.

      Против измены —

      отчаянье.

      Отзвуки этой темы слышны и в «Чудесном десанте» (стихотворении, а не сборнике) Льва Лосева, отчасти и в его «Иосиф Бродский, или Ода на 1957 год».

      Фонарь трясется на столбе,

      двоит, троит друзей в толпе:

      тот – лирик в форме заявлений,

      тот – мастер петь обиняком,

      а тот – гуляет бедняком,

      подъяв кулак, что твой Евгений.

      То общее, что есть в этих цитатах, позволяет угадать по крайней мере одно из правил нового негласного кодекса литературной чести: обособленность, замкнутость, самодостаточность (следовало бы написать через дефис как триединство). Равнодушие к публичности, особый стоицизм – пусть в оборотных, эксцентрических формах. Уже в пятидесятых годах это становится основой литературного этикета и личного поведения авторов, наиболее чутких к пришептыванию времени.

      Еще раз процитируем (с подлинным «верно») Сергея Кулле:

      Мы были так фотогеничны!

      Фотогеничны не потому, что молоды.

      Молодость – не фотогенична,

      Фотогенична свобода.

      Действительно: и Кулле, и его друзья на редкость фотогеничны. Мы говорим сейчас не о внешности, а о суммарном «образе автора», который, видимо, и является истинным поэтическим произведением. О каком-то иероглифе личной поэтики. И упомянутая «фотогеничность» не в последнюю очередь

1

Бродский И. Набережная неисцелимых. М.:Слово, 1992. C. 27.