После заката. Чингиз Абдуллаев

Я завтра выхожу на работу; поглядим, что там получится.

      – Если бы все было в порядке, ты отправился бы начальником крупного управления в МВД страны или заместителем министра в свой Баку. А может, и самим министром, – предположил Журин. – А сейчас пойдешь работать следователем. Наверное, тебе тоже обидно. После работы в ЦК КПСС и в администрации президента идти на работу простым следователем...

      – Я ведь раньше работал в прокуратуре. Мне не обидно – просто так получилось.

      – Ты у нас фаталист, – махнул рукой Журин. – А я не такой... Скажи честно, почему ты не вернулся к себе в Баку?

      – Там сейчас тоже не очень спокойно, – нахмурился Эльдар. – В Нагорном Карабахе все время стреляют... А потом, мне немного стыдно возвращаться. Ехал в Москву с такими амбициями – и получается, что не сумел здесь закрепиться. Нет, нужно все-таки попытаться...

      – Давай за твое здоровье. – Журин поднял рюмку, и на этот раз они чокнулись.

      – Вот такие у нас дела, – задумчиво сказал Михаил Алексеевич, – живем как в волшебном сне. Если бы кто-нибудь мне сказал, что все так закончится, я бы в жизни не поверил. Когда меня брали в аппарат – еще при Брежневе, – тогда казалось, что все это навсегда; во всяком случае, на наш век хватит. И чем все закончилось? Толпой людей, которые били у нас стекла и кричали нам обидные слова, когда мы убегали из своего здания. В прежние времена к нему даже близко подходить боялись. А здание КГБ? Если бы кто-нибудь сказал, что его будут штурмовать, а потом снесут памятник Феликсу, я бы плюнул этому человеку в глаза. Мог поставить тысячу против одного, что такого никогда в жизни не случится. Однако случилось... Теперь я уже ничему не буду удивляться. Скажут, что Бог есть, – и я, атеист с многолетним стажем, сразу поверю. Скажут, что завтра прилетят инопланетяне, – и я тоже поверю. Все развалилось к чертовой матери... – Он снова разлил водку в рюмки.

      – Вам много нельзя, – предостерегающе напомнил Эльдар.

      – Знаю, помню. Я много и не пью, только вид делаю... Это я за Роберта переживаю, за его жену и за его дочь. И за нас всех, дураков. Ты понимаешь, почему я так переживаю? Не из-за себя – я уже свое пересидел, меня давно нужно было оттуда гнать. И даже не из-за этой трагедии с Робертом. Я все время сижу и думаю, как такое могло случиться. Где были восемнадцать миллионов наших членов партии? Такие принципиальные, такие смелые, такие идейные... Где они все остались? Растворились в воздухе? Сразу сменили свои принципы? Все вместе, все восемнадцать миллионов? Ни один секретарь райкома не поднял знамя и не призвал своих сторонников вооружаться и защищаться до последнего. Ни один. Понимаешь, Эльдар, на такую огромную страну не нашлось ни одного принципиального коммуниста... Вот так умирают идеи. Прежде всего – идеи, а уже потом распадаются партия и страна.

      – Думаю, это не совсем так, – осторожно заметил Сафаров. – Многие отождествляли Горбачева с партией, и никто не хотел выходить и защищать Горбачева и его сторонников. Поэтому все так и получилось.

      – Хорошо. Пусть эта партия состояла из одних