Женские праздники (сборник). Сергей Таск

пять тысяч. Главное соусник, то бишь невеста, но ведь там, прости господи, набирается предметов на шесть персон, если не на все двенадцать, и в каждом какой-нибудь дефект и даже прямое оскорбление для чувствительного сердца.

      А вот Женьшень, дачный мой сосед, обязанный своим прозвищем полукитайскому происхождению, женился в одночасье. Все решил случай. Он переодевался в доме, чтобы совершить с гостями так называемый большой гипертонический круг (весенняя жижица, первые байдарки на быстрой воде), когда в комнату заглянула приблудная девятиклассница с бессмысленным выражением красивых серых глаз. Застав хозяина без штанов, она стала перед ним на колени, как перед иконой, и совершила ритуал, вследствие чего Женьшень, старше ее вдвое и, между прочим, консультант по юридическим вопросам, воспарил духом и телом, а его судьба устроилась на ближайшие десять лет. Насколько я мог понять из его рассказа, он был покорен эдемской простотой отроковицы – она так истово целовала свое новое распятие, что не слыхала ни веселой перебранки на террасе, ни тонких всхлипов чайника из кухни. Кончив дело, она облизнула по-детски припухшие губы и, тряхнув перед зеркалом мелкой рыжей стружкой, произнесла задумчиво: «А на Петровке было бы дешевле».

      Что было бы дешевле на Петровке, так и осталось не проясненным, зато о некоторых обстоятельствах накануне исторического события, которое, как известно, бывает раз в жизни (все предшествующие не в счет), можно говорить более или менее определенно. Но прежде несколько слов о моем приятеле. В нем причудливо соединялись два равно сильных свойства – чувство социальной справедливости и махровый мужской эгоизм. По гороскопу он был Овен, знак огня, к тому же еще и Дракон, так что страсти там пылали нешуточные. Он сопел во сне от обиды, когда какой-то хам оттирал его, честного и неподкупного, от прилавка, а наяву с большевистским «я стоял!» протискивался вперед, гордый Данко с пылающим чеком в высоко поднятой руке, и расступалась толпа перед пророком. В день получки он бывал щедрым к нищим и калекам, но с таксистами дрался насмерть из-за лишнего рубля. Многие еще помнят, как во время оно блестящий, отнюдь не геройского вида студент подписал некую хартию, за что был с треском выгнан (позже восстановлен) из университета, но мало кто знает, что эта благородная душа выставила на улицу первую жену, когда та приладила ему рога с продавцом мясного отдела. Одним словом, Женьшень был большой путаник. Судите сами.

      Шли свадебные приготовления, невеста, завалив половину экзаменов, отдалась более приятным заботам, люди в штатском отлавливали в магазинах и парикмахерских нарушителей трудовой дисциплины, во дворах ребятня жгла тополиный пух, и треск веток при въезде в Серебряный бор под оленьим напором троллейбуса № 21, рвущегося из потного города к берегам Москвы-реки, заставлял пассажиров инстинктивно пригибать головы. Для Женьшеня это было поистине горячее время: в сжатые сроки ему предстояло разобраться с тремя женщинами, чтобы с чистой совестью протянуть руку четвертой. Его романы, в разной стадии развития, ставили перед ним различные, но в чем-то схожие задачи: самолюбие требовало форсированной победы, благоразумие – уклонения от эндшпильных осложнений. Положение усугублялось тем, что при виде женских слез у него заклинивало нижнюю челюсть. Вместо того чтобы с гордо поднятыми тремя головами пуститься в свободный полет, этот змей горыныч поджимал хвост, заранее сдаваясь на милость коварной жертвы. Из боя он выходил с потерями, заметными невооруженному глазу.

      В этом смысле самых серьезных неприятностей он был вправе ожидать от продавщицы из Академкниги, чья миловидность так и не была отмечена князем Юрием Долгоруким, упрямо скачущим в Моссовет с секретной депешей. Светлана (ночью – Светлячок) придерживала для разборчивого клиента редкие издания, а тот в свою очередь оказывал ей разные мелкие услуги. У Светланы в доме из двух ячеек (ребенок, муж) одна временно пустовала. Жила она в Подмосковье, куда в двух тягловых сумках с упорством тяжеловоза пыталась перетаскать все, чем тогда была богата столица. Женьшень раз в две недели, не чаще, чтобы не показаться назойливым, предлагал посильную помощь – до электрички. Шутил: сегодня Сергеев перевешивает Ценского. Светлана хмыкала в варежку. Она была, как выработавшаяся лошадь, пугающе худа, но умело скрывала это под самовязаными свитерами и свободной длинной юбкой. Нравилась ли она Женьшеню? Скажем так: книги нравились ему больше. Но однажды, сумки ли оказались тяжелее, дорога ли глаже, проводил он Светика до самого порога. Дальше – по канону: водочка с мороза и ночь с бабой. Для истории отметим: Женьшень предпринял отчаянный шаг супротив природы; распрощавшись у подъезда, он решительно повернул назад к станции – хвать, нет ключей от квартиры! Не в сугробе же ночевать! Отогрелся у Светлячка и даже синяков от выпиравших косточек не осталось. Одно плохо, все молча, из-за ребенка, как в немом кино. Ранней электричкой Женьшень возвращался в Москву, накормленный, выглаженный, – а как же, сделал общественно полезное дело. Под стук колес сами сочинялись стихи:

      Опалиха, Павшино, Тушино, Стрешнево,

      горят облетевшие листья в бороздах.

      Как вальс, на три счета, ритм поезда здешнего,

      и, как одиночество, призрачен воздух.

      Про горящие осенние