Факультет ненужных вещей. Юрий Домбровский

плеть начинает воображать, будто она гениальна.

К. Маркс

      Везли, везли и привезли

      на самый, самый край земли.

      Тут ночь тиха, тут степь глуха,

      здесь ни людей, ни петуха.

      Здесь дни проходят без вестей —

      один пустой, другой пустей,

      а третий словно черный пруд,

      в котором жабы не живут.

      Однажды друга принесло,

      и стали вспоминать тогда мы

      все приключенья этой ямы

      и что когда произошло.

      Когда бежал с работы Войтов,

      когда пристрелен был такой-то…

      Когда, с ноги стянув сапог,

      солдат – дурак и недородок —

      себе сбил пулей подбородок,

      а мы скребли его с досок.

      Когда мы в карцере сидели

      и ногти ели, песни пели

      и еле-еле не сгорели:

      был карцер выстроен из ели

      и так горел, что доски пели!

      А раскаленные метели

      метлою извернули воздух

      и еле-еле-еле-еле

      не улетели с нами в звезды.

      Когда ж все это с нами было?

      В каком году, какой весной?

      Когда с тобой происходило

      все, происшедшее со мной?

      Когда бежал с работы Войтов?

      Когда расстрелян был такой-то?

      Когда солдат, стянув сапог,

      мозгами ляпнул в потолок?

      Когда мы в карцере сидели?

      Когда поджечь его сумели?

      Когда? Когда? Когда? Когда?

      О бесконечные года! —

      почтовый ящик без вестей,

      что с каждым утром все пустей.

      О время, скрученное в жгут!

      Рассказ мой возникает тут…

      Мы все лежали у стены —

      бойцы неведомой войны, —

      и были ружья всей страны

      на нас тогда наведены.

      Обратно реки не текут,

      два раза люди не живут.

      Но суд бывает сотни раз!

      Про этот справедливый суд

      и начинаю я сейчас.

      Печален будет мой рассказ.

      Два раза люди не живут…

      1940 год

      Часть первая

      Глава I

      Копали археологи землю, копали-копали, да так ничего и не выкопали. А между тем кончался уже август: над прилавками и садами пронеслись быстрые косые дожди (в Алма-Ате в это время всегда дождит), и времени для работы оставалось самое-самое большее месяц.

      А днем-то ведь все равно парило: большой белый титан экспедиции накалялся так, что до него не дотронешься. Идешь в гору, расплеснешь ведро, и лужа высохнет тут же, а земля так и останется сухой, глухой и седой. А однажды с одним из рабочих экспедиции приключился настоящий солнечный удар. Вот поднялся-то шум! Побежали в санчасть колхоза за носилками. Они стояли у стены, и когда Зыбин – начальник экспедиции Центрального музея Казахстана – наклонился над ними, то с серого брезента на него пахнуло йодоформом и карболкой. Он даже чуть не выронил ручку. Ведь вот: сад, ветер, запах трав и яблок, блеск и трепет листьев, на траве чуткие черные тени их, а тут больница и смерть.

      Ну а потом все пошло очень быстро – больного прикрыли зеленым махрастым одеялом и стащили вниз. Все бестолково кричали: «Тише, тише! Ну чего вы его так? Это же больной!» – остановили под горой попутную пятитонку – в это время из домов отдыха все машины несутся порожняком, – осторожно вознесли носилки и поставили возле мотора – там трясет меньше, – и сейчас же два молодых землекопа, остро блеснув ботинками, вскочили и уселись по обе их стороны. Они уже успели где-то нагладиться, начиститься, вымыться и расчесаться. Ну а рабочий-то день, конечно, пропал. Все разбрелись по саду, кое-кто пошел к речке, и оттуда, из кустов, ударила гармошка и заорала девка. Орали здесь, как и на всех посиделках, – громко, визгливо, по-кошачьи.

      – О, слышите, – с удовольствием сказал Корнилов, поднимая ослепшую, взмыленную голову. – Обрадовались! Вот работников-то мы с вами нашли, Георгий Николаевич, а? С ними как раз клад отыщем.

      Их было двое. Начальник экспедиции Зыбин и археолог Корнилов. Они оба – он и Зыбин – с белыми литровыми жестянками из-под компота стояли над горным ледяным потоком (это и была речка Алма-Атинка) и окатывались с головы до ног.

      – А, черт с ними, – сказал Зыбин. – Дня-то все равно уже нет.

      – Да, конечно, черт, дня нет, – вяло согласился Корнилов и по плечи окунулся в поток. – Но ведь это что значит? – продолжал он, выныривая и отфыркиваясь. – Ведь это значит, что пока мы тряслись над этим Поликарповым, кто-то уже успел сгонять в правление к Потапову за гармошкой, а это, я вам скажу,