.

из «горла» выпить, – добавил я. – Наверно, все так. Мне еще кажется, что портвейн у нас вроде, как религия. Как у хиппи – марихуана. Ты понимаешь, о чем я. Портвейн – составляющая нашей жизни. Без портвейна мы были бы другие.

      – Трезвые были бы.

      – Я серьезно. Без портвейна мы были бы правильные, занудливые что ли. А портвейн раскрепощает. Не забыться хочется, а что-то сотворить.

      – Большое и чистое. Ты вчера и натворил. – Андрей продолжал ехидничать. – Хорошо, что быстро отрубился.

      – Вот видишь, выпивка спасает от больших глупостей. Был бы просто пьяный, такого натворил.

      – Ладно, идеолог. Давай лучше наливай.

      Мы выпили еще. Уже хотелось не только поговорить, но и острых ощущений. Из острых ощущений были только спящие девочки.

      – Пойду посмотрю, как там Наташа – собрался я выходить из стола.

      – Или Маша. Сиди, – приказал Андрей. – Выпьешь и сразу к бабам. Успеешь еще. Давай лучше поспорим.

      – Давай. Только о чем?

      – Давай поспорим, что ты в этом, 1980 году не женишься.

      – А чего спорить. Я что похож на больного? Скорее коммунизм построим, чем я женюсь.

      – Нет, давай поспорим, – чувствовалось, что Андрей тоже основательно «поплыл.

      – Спорим. Только на что? На интерес?

      – Зачем на интерес? Если ты женишься, я даю тебе триста рублей, если нет, ты целый год по первому моему желанию идешь в кино.

      – Это же обалденные деньги. Откуда?

      – Оттуда. Ну, так спорим.

      Я легко согласился. Мы оба были убеждены в бессмысленности спора. Женить меня практически невозможно, а в кино я с ним и так почти всегда ходил с удовольствием.

      С дачи разъехались только к вечеру. Наташа на меня обиду не таила, и остаток дня мы провели в мире и наслаждениях.

      22 апреля 1980. Вождю мирового пролетариата сто десять лет. Очередной юбилей. По этому случаю у нас коммунистический субботник. Из всего «советского» я любил шампанское и субботники. Шампанское действительно было очень хорошим, а субботники – тепло – весенние в приятной компании и с привкусом портвейна. Даже милиция не трогала пьяных в дни субботников. Скорее трезвые вызывали подозрение, так как не были «в едином порыве» и не «проявили трудового энтузиазма.

      Нам выдали метлы, лопаты, совки и поручили убирать территорию перед главным входом в институт. Мы сидели на лавочках, разморенные теплом и предвкушением кайфа ничегонеделания, пока не показался куратор группы, Владислав Николаевич, про которого на факультете говорили: «Слуга царю, отец солдатам». Он искренне любил все советское: родину, колбасу, студентов. При этом был энциклопедически образованным человеком, никогда не повышающим голоса. Увидев, что мы сами по себе, а уборочный инвентарь сам по себе, с показным недоумением воскликнул:

      – Братцы, а что мы сидим? Хотите в «черный список» попасть перед самым окончанием? Хотите в школу пойти работать?

      Желающих работать в школе не оказалось, мы дружно взялись за метлы и лопаты, но с тем же кайфом