поражения, т. к. она по Версальскому мирному договору приобрела исконно немецкие земли, на которые она не могла претендовать ни с точки зрения исторической справедливости, ни на основе права наций на самоопределение. Кроме того, сам факт ее существования для нас, солдат, в период, когда Германия была ослабленной, являлся постоянным источником беспокойства. Даже простой брошенный на карту взгляд позволял увидеть всю неприглядность создавшегося положения. Какое неразумное начертание границ! Как искалечена наша родина! Этот коридор, разрывающий рейх и Восточную Пруссию! Когда мы, солдаты, смотрели на отделенную от Германии Восточную Пруссию, у нас были все основания беспокоиться о судьбе этой прекрасной провинции. Несмотря на это, командование вооруженных сил Германии никогда даже не обсуждало вопрос об агрессивной войне против Польши с целью положить конец этому положению силой. Отказ от такого намерения исходил из весьма простого резона военного характера: если отвлечься от всех прочих соображений, то агрессивная война против Польши немедленно и неизбежно втянула бы рейх в войну на два или несколько фронтов, которую Германия не в состоянии была бы вести. В этот период ослабления армии, явившегося следствием Версальского диктата, мы все время страдали от
Cauchemardes coalitions[9]. И этот кошмар причинял нам еще большие страдания, когда мы думали о том вожделении, с которым широкие круги польского общества все еще взирали, плохо скрывая свои аппетиты, на немецкие земли. Агрессивная война? Нет! Но когда мы без всякой предвзятости, принимая во внимание национальный дух польского народа, рассматривали возможность за столом переговоров пересмотреть вопрос о неразумном начертании границ, у нас не оставалось почти никаких надежд. Однако, казалось, не было исключено, что Польша когда-нибудь сама поставит вопрос о границах, опираясь на силу оружия. В этом отношении у нас после 1918 г. был уже некоторый опыт. Поэтому в тот период ослабления Германии не было ошибкой учитывать и эту возможность. Если бы маршал Пилсудский утратил бы свое влияние, и власть перешла бы к националистским польским кругам, то и нападение на Восточную Пруссию, как в свое время удар на Вильно, был бы вполне вероятным. Но в таком случае наши рассуждения приводили к определенным политическим выводам. Если бы Польша оказалась агрессором, и нам бы удалось отразить наступление, то для Германии создалась бы, очевидно, возможность путем нанесения из политических соображений контрудара добиться пересмотра неблагоприятного начертания границы. Во всяком случае высшие офицеры армии не тешили себя несбыточными надеждами.
Когда генерал фон Рабенау в книге «Сект. Из моей жизни»[10] цитировал слова генерал-полковника: «Существование Польши недопустимо; оно несовместимо с жизненными интересами Германии. Она должна исчезнуть в результате собственной внутренней слабости и усилий России… с нашей помощью», то было ясно, что эта точка зрения в результате развития политических и военных событий, по-видимому,
