Пандора. Энн Райс

сделал. Он проглотил стихи, посетил спектакли, даже посмотрел великолепные новые фильмы с участием Лоуренса Фишбурна, Кеннета Браны и Леонардо Ди Каприо. И вот что сказал Арман по вопросу своего обучения во время нашего последнего разговора: «Лестат был прав. Он дал мне не книги – он дал мне ключ к пониманию. Этот Шекспир пишет…» И я процитирую здесь и Армана, и Шекспира, прочту его вам так, как мне читал Арман, – как будто это говорит мое сердце:

      Мы дни за днями шепчем: «Завтра, завтра».

      Так тихими шагами жизнь ползет

      К последней недописанной странице.

      Оказывается, что все «вчера»

      Нам сзади освещали путь к могиле.

      Конец, конец, огарок догорел!

      Жизнь – только тень, она – актер на сцене.

      Сыграл свой час, побегал, пошумел —

      И был таков. Жизнь – сказка в пересказе

      Глупца. Она полна трескучих слов

      И ничего не значит[1].

      «Вот что он пишет, – сказал мне Арман, – и все мы понимаем, что это истинная правда, и перед ее лицом рано или поздно падет любое откровение, но мы испытываем потребность любить эти слова, потребность услышать их снова! Потребность запомнить их! Потребность не забывать ни единого слова»».

      Мы оба помолчали. Ты опустил глаза и подпер рукой подбородок. Я знала, что на тебе лежит весь груз ответственности за уход Армана на солнце, и мне так понравились стихи и то, как ты их прочел.

      Наконец я сказала:

      «А я получаю удовольствие. Подумать только, удовольствие! От того, что ты читаешь мне эти стихи».

      Ты улыбнулся.

      «Я хочу узнать, чему можно научиться. Я хочу узнать, что можно увидеть! И вот я пришел к вам, к Дочери Тысячелетий, к вампиру, испившему крови самой царицы Акаши, к вам, пережившей две тысячи лет! И я прошу вас, Пандора, пожалуйста, напишите мне что-нибудь, напишите свою историю, напишите что хотите».

      Я долгое время не давала никакого ответа. Потом решительно заявила, что не могу. Но что-то во мне шевельнулось. Я услышала и увидела споры и речи давно ушедших веков, увидела, как поднятая свеча поэта осветила те эпохи, которые были любимы мною и потому хорошо мне известны. Другие эпохи не были мне знакомы – я странствовала в неведении, как дух.

      Да, мне было что написать. Было. Но в тот момент я не могла в этом признаться.

      Ты страдал, вспоминая об Армане и о том, как он ушел на утреннее солнце. Ты оплакивал Армана.

      «Существовала ли между вами связь? – спросил ты. – Простите мою дерзость, но я имею в виду тот факт, что оба вы получили Темный Дар от Мариуса, и меня интересует, появилась ли между вами связь, когда вы встретились? Я знаю, что о ревности не может быть и речи, это я чувствую. Возникни у меня хотя бы малейшее подозрение, что я причиню вам боль, я не стал бы упоминать даже имени Армана. Но я ничего не ощущаю – тишина. Связи не было?»

      «Связь только в скорби. Он ушел на солнце. А скорбь – самая простая и надежная связь».

      Ты тихо засмеялся.

      «Что мне сделать, чтобы вы обдумали

1

Перевод Б. Пастернака.