Эда. Евгений Баратынский

одной,

      Сестру я добрую имею,

      Сестру чудесной красоты;

      Я нежно, нежно дружен с нею,

      И на нее похожа ты.

      Давно… что делать?.. но такая

      Уж наша доля полковая!

      Давно я, Эда, не видал

      Родного счастливого края,

      Сестры моей не целовал!

      Лицом она, будь сердцем ею;

      Мечте моей но измени,

      И мне любовию твоею

      Ее любовь напомяни!

      Мила ты мне. Веселье, муку —

      Все жажду я делить с тобой,

      Не уходи, оставь мне руку!

      Доверься мне, друг милый мой!»

      С улыбкой вкрадчивой и льстивой

      Так говорил гусар красивый

      Финляндке Эде. Русь была

      Ему отчизной. В горы Финна

      Его недавно завела

      Полков бродячая судьбина.

      Суровый край, его красам,

      Пугаяся, дивятся взоры;

      На горы каменные там

      Поверглись каменные горы;

      Синея, всходят до небес

      Их своенравные громады;

      На них шумит сосновый лес;

      С них бурно льются водопады;

      Там дол очей не веселит;

      Гранитной лавой он облит;

      Главу одевши в мох печальный,

      Огромным сторожем стоит

      На нем гранит пирамидальный;

      По дряхлым скалам бродит взгляд;

      Пришлец исполнен смутной думы:

      Не мира ль давнего лежат

      Пред ним развалины угрюмы?

      В доселе счастливой глуши,

      Отца простого дочь простая,

      Красой лица, красой души

      Блистала Эда молодая.

      Прекрасней не было в горах:

      Румянец нежный на щеках,

      Летучий стан, власы златые

      В небрежных кольцах по плечам,

      И очи бледно-голубые,

      Подобно финским небесам.

      День гаснул, скалы позлащая.

      Пред хижиной своей одна

      Сидела дева молодая,

      Лицом спокойна и ясна.

      Подсел он скромно к деве скромной,

      Завел он кротко с нею речь;

      Ее не мыслила пресечь

      Она в задумчивости томной,

      Внимала слабым сердцем ей, —

      Так роза первых вешних дней

      Лучам неверным доверяет;

      Почуя теплый ветерок,

      Его лобзаньям открывает

      Благоуханный свой шипок

      И не предвидит хлад суровый,

      Мертвящий хлад, дохнуть готовый.

      В руке гусара моего

      Давно рука ее лежала,

      В забвенье сладком, у него

      Она ее не отнимала.

      Он к сердцу бедную прижал;

      Взор укоризны, даже гнева

      Тогда поднять хотела дева,

      Но гнева взор не выражал.

      Веселость ясная сияла

      В ее младенческих очах,

      И наконец в таких словах

      Ему финляндка отвечала:

      «Ты мной давно уже любим,

      Зачем же нет? Ты добродушен,

      Всегда заботливо послушен

      Малейшим прихотям моим.

      Они докучливы бывали;

      Меня ты любишь, вижу я:

      Душа признательна моя.

      Ты мне любезен: не всегда ли

      Я угождать тебе спешу?

      Я с каждым утром приношу

      Тебе цветы; я подарила

      Тебе кольцо; всегда была

      Твоим весельем весела;

      С тобою грустным я грустила.

      Что ж? Я и в этом погрешила:

      Нам строго, строго не велят

      Дружиться с вами. Говорят,

      Что вероломны, злобны все вы,

      Что вас бежать должны бы девы,

      Что как-то губите вы нас,

      Что пропадешь, когда полюбишь;

      И ты, я думала не раз,

      Ты, может быть, меня погубишь».

      «Я твой губитель, Эда? я?

      Тогда пускай мне казнь любую

      Пошлет небесный судия!

      Нет, нет! я с тем тебя целую!»

      «На что? зачем? какой мне стыд!» —

      Младая дева говорит.

      Уж поздно. Встать, бежать готова

      С негодованием она.

      Но держит он. «Постой! два слова!

      Постой! ты взорами сурова,

      Ужель ты мной оскорблена?

      О