Неугасимая лампада. Борис Ширяев

лагерного Зоила или «соловецкого Беранже». С цензурой он мало считался, дополняя проверенные тексты экспромтами и импровизациями. Иногда его сажали в карцер, но долго не держали, т. к. его сценический жанр был по нутру самим тюремщикам и главным постоянным его заступником был комсостав Соловецкого особого полка. Он совпадал с культурным уровнем командиров и их запросом к сцене.

      – Ишь, с… с…, как продергивает! С песком чистит!

      Успех Панина был неизменен, и даже в серьезно выдержанных концертах, после Чайковского и Бородина, комсостав СОП категорически требовал Панина, который был всегда тут же, под рукой, и всегда с обновленным репертуаром.

      Он был «премьером» «Своих», но их действительным художественным достижением был прекрасный хор в сто пятьдесят человек, созданный и обученный бывшим регентом Императорского конвоя, глубоко музыкальным старым казаком. Этот хор и выделяемые им трио, квартеты и секстеты давали широкий и красочный репертуар русских народных, а также арестантских и каторжных песен.

      ХЛАМ и «Свои» просуществовали до 1927 года. Окончательно оформившийся концлагерный социализм смел их со своего победного пути.

      Слушая песни «Своих», Глубоковский и я заинтересовались «блатным» языком и своеобразным фольклором тюрьмы. Мы собрали довольно большой материал: воровские песни, тексты пьесок, изустно передававшихся и разыгрывавшихся в тюрьмах, «блатные» слова, несколько рожденных в уголовной среде легенд о знаменитостях этого мира. Некоторые песни были ярки и красочны. Вот одна из них:

      Шли два уркагана

      С одесского кичмана,[12]

      С одесского кичмана на домой.

      И только ступили

      На тухлую малину,

      Как их разразило грозой…

      Товарищ, миляга,

      Ширмач и бродяга, —

      Один уркаган говорит, —

      Судьбу свою я знаю,

      Что в ящик я сыграю,

      И очинно сердце болит…

      Другой отвечает:

      И он фарт свой знает,

      Болят его раны на груде,

      Одна затихает

      Другая начинает,

      А третия рана на боке…

      – Товарищ, миляга,

      И я – доходяга,

      Зарой мое тело на бану!

      Пусть помнят малахольные

      Легавые довольные

      Геройскую погибшую шпану!

      Не напоминает ли текст этой песни «Двух гренадеров», отраженных в кривом зеркале романтики уголовного мира?

      На свою работу мы смотрели, как на фиксацию живого фольклорного материала для будущего исследователя. Издательство УСЛОН, о котором я рассказываю в дальнейшем, выпустило эту книжку страниц в сто тиражом в 2000 экз., и она попала в магазины ОГПУ на Соловках, в Кеми, на другие командировки, даже в Москву. Тут получился неожиданный, но характерный для того времени анекдот: издание было очень быстро раскуплено. Материалы по фольклору разбирались как песенник, сборник модных в

12

Даю перевод «блатных» слов: «уркаган» – вор, «кичман» – тюрьма, «малина» – притон, «ширмач» – карманник, «сыграть в ящик» – умереть, «фарт» – удача, а также жребий, судьба, «бан» – вокзал, «малахольные» – одуревшие, «легавый» – полицейский или милиционер. – Б. Ш.