Инкогнито грешницы, или Небесное правосудие. Марина Крамер

ей зло, то рано или поздно рассчитывалась по самой высокой ставке. И исключений не было. Разве что племянник, но с ним Марина пока просто не знала, что делать. Хотя мыслишка крутилась…

      – Я, дорогая, не злопамятна совершенно. Как ты помнишь, у меня просто хорошая память на зло – и все. Валяй, говори, что стряслось, – велела она, ткнув окурок в пепельницу.

      Ветка с явно слышимым облегчением выдохнула.

      – Мэриэнн… я бы не хотела по телефону… ты ведь понимаешь?

      – Ты отвратительная мелкая шантажистка.

      – Но ведь ты за это меня и любишь, дорогая, правда? – промурлыкала ведьма игривым тоном.

      – Не надейся. Как только решу – сообщу.

      – Мэриэнн, пожалуйста! Тут счет на дни…

      – Сиди дома и никуда не высовывайся. Где ребенок?

      – В больнице. Я его раз в три месяца на реабилитацию госпитализирую, иначе просто невозможно, – удрученно сказала Ветка.

      – Прекрасно. Ты можешь как-то организовать ему постоянное наблюдение там?

      – Да, конечно, с ним и так все время няня и охранник. Но он ведь меня ждет…

      – Интересно, кого он будет ждать потом, если тебе во время такого визита голову открутят? – задумчиво проговорила Марина, злясь на непонятливость подруги.

      – Я поняла…

      – Ну, и прекрасно. Сиди и жди. Я позвоню.

      … – Понимаешь, я не могу это так оставить…

      Марина сидела за барной стойкой, пила кофе и пыталась объяснить Хохлу причину своего внезапного решения поехать в Россию. Естественно, Женька понимать это отказывался, приводя резонные доводы о сложности получения визы, о надвигающихся новогодних праздниках, о том, что они обещали Грегори провести каникулы на Кипре в собственном доме. Но в душе он уже смирился, потому что знал: он ничего не сможет поделать. Если Марина решила – будет так, как она сказала.

      – Зачем тебе-то туда вязаться? Тебя-то как это касается?

      – Женя, ты не понимаешь…

      – Конечно, не понимаю. И не пойму никогда! – загремел он, ударив кулаком по столешнице. – Ты так и не поняла: в России тебя никто больше не ждет! И если что-то случится, я не успею прилететь и помочь тебе! Просто не успею!

      – Ничего не случится.

      – Ну-ну, давай, – отмахнулся он, устав доказывать и натыкаться на одни и те же ответы. – Только помни, что грань между «Вот тут чуть-чуть подправлю, и будет хорошо» и «Ох, бля, что же я наделала опять!» – о-о-очень тонкая. А ты ее никогда не чувствуешь, грань эту.

      Марина хохотнула, но заметила, что настроение у Женьки испортилось, лицо помрачнело, а лопатка, которой он переворачивал последний блин на сковороде, со смачным щелчком вдруг сломалась.

      – Женя…

      – Джек я, а не Женя. Все, хватит. Поела – иди отсюда.

      Он повернулся к ней спиной, и Марина поняла – действительно, все, он больше ничего не скажет.

      Хохол молчал все время до ее отъезда. Это были самые тяжелые дни в Марининой жизни за последние годы. Она старалась держать его в курсе, рассказывала что-то, пыталась получить