Звезда моя единственная. Елена Арсеньева

трубка выскользнула… и упала в жардиньерку. Мэри проворно нагнулась и с силой вдавила ее в мягкую землю. Трубка исчезла.

      Мэри мигом выпрямилась, незаметно стряхивая с пальца землю.

      – Ваше высочество, – начал Трубецкой, – вас зовет ее величество… Как вы бледны! – воскликнул он с тревогой.

      – Да, у ее высочества закружилась голова, она желает вернуться в комнаты, – сказал Барятинский.

      – Позвольте проводить вас к ее величеству, – сказал Трубецкой.

      Мэри хотела сказать: «Меня проводит князь», – но сочла за благо промолчать. Ей было и страшно, и стыдно, и в то же время смешно.

      Барятинский испугался! Она это видела! Нет, конечно, она и сама испугалась, но только на минуточку, а он… он по-настоящему струсил! И как он догадался, что эта трубка – из кабинета отца?

      «Нет, возвращать я ее не буду, – подумала Мэри. – Второй раз может не повезти, наткнусь на кого-нибудь… пусть эта трубка там так и лежит, под пальмой. Отец никогда не догадается, что это я ее стащила! А Барятинский меня не выдаст? Нет, конечно. Да и кто ему поверит? Я от всего буду отпираться!»

      – Ты нездорова? – с тревогой спросила мать.

      – Голова закружилась, но теперь все прошло, – улыбнулась Мэри и, против обыкновения, не стала спорить, когда ей сказали, что настало время покинуть бал и идти спать.

      Она была задумчива и почти не отвечала на вопросы Юлии Барановой о бале. Олли тоже помалкивала, ревниво вспоминая, как танцевали Мэри и Барятинский, как потом отошли к восточному саду, как долго стояли под пальмой… О чем они говорили?

      Мэри сейчас не слышит никого и ничего… наверное, перебирает в памяти каждое слово этого разговора! Олли даже всхлипнула от зависти.

      А Мэри думала только об одном: что же изображает мундштук этой трубки?!

      Ночью ей приснилось, что в кадке под пальмой выросло янтарное деревце, сплошь увешанное такими же хорошенькими трубками, как та, из которой оно проросло. И она так громко расхохоталась во сне, что разбудила Олли, которая от расстройства после бала никак не могла уснуть и вот только что забылась. После этого Олли опять не спала и только плакала, думая, что, конечно, это грех – так ненавидеть сестру, так ей завидовать, но что же делать, если иначе невозможно?

      Лишь под утро Олли смогла задремать.

* * *

      – Не хочет он жениться, – с досадой сказала Леонилла своей лучшей подруге Мари Трубецкой.

      Говорят, красавицы между собой дружить не умеют, однако эти две прелестные барышни относились друг к другу с удивительной нежностью и бережностью. Они были слишком разные, чтобы завидовать друг другу, и, хоть юные девы пересчитывают своих поклонников с той же тщательностью, как правоверные четки перебирают, Мари тут спокойно отступала в сторону, предоставляя Леонилле, с ее соболиными бровями, матовым лицом и черными волосами, первенствовать в сердцах сначала мальчиков, а потом и юношей. Лишь бы Александр Барятинский смотрел на нее благосклонно… лишь бы хоть как-нибудь смотрел! Каждый его поступок, даже осуждаемый другими, она