Фауст. Иоганн Гете

былые вечера.

      Вдали всплывает сказкою старинной

      Любви и дружбы первая пора.

      Пронизанный до самой сердцевины

      Тоской тех лет и жаждою добра,

      Я всех, кто жил в тот полдень лучезарный,

      Опять припоминаю благодарно.

      Им не услышать следующих песен,

      Кому я предыдущие читал.[2]

      Распался круг, который был так тесен,

      Шум первых одобрений отзвучал.

      Непосвященных голос легковесен,

      И, признаюсь, мне страшно их похвал,

      А прежние ценители и судьи

      Рассеялись, кто где, среди безлюдья.

      И я прикован силой небывалой

      К тем образам, нахлынувшим извне,

      Эоловою арфой прорыдало

      Начало строф, родившихся вчерне.

      Я в трепете, томленье миновало,

      Я слезы лью, и тает лед во мне.

      Насущное отходит вдаль, а давность,

      Приблизившись, приобретает явность.

      Театральное вступление[3]

      Директор театра, поэт и комический актер

      Директор

      Вы оба, средь несчастий всех

      Меня дарившие удачей,

      Здесь, с труппою моей бродячей,

      Какой мне прочите успех?

      Мой зритель в большинстве неименитый,

      И нам опора в жизни – большинство.

      Столбы помоста врыты, доски сбиты,

      И каждый ждет от нас невесть чего.

      Все подымают брови в ожиданье,

      Заранее готовя дань признанья.

      Я всех их знаю и зажечь берусь,

      Но в первый раз объят такой тревогой.

      Хотя у них не избалован вкус,

      Они прочли неисчислимо много.

      Чтоб сразу показать лицом товар,

      Новинку надо ввесть в репертуар.

      Что может быть приятней многолюдства,

      Когда к театру ломится народ

      И, в ревности дойдя до безрассудства,

      Как двери райские, штурмует вход?

      Нет четырех, а ловкие проныры,

      Локтями в давке пробивая путь,

      Как к пекарю за хлебом, прут к кассиру

      И рады шею за билет свернуть.

      Волшебник и виновник их наплыва,

      Поэт, сверши сегодня это диво.

      Поэт

      Не говори мне о толпе, повинной

      В том, что пред ней нас оторопь берет.

      Она засасывает, как трясина,

      Закручивает, как водоворот.

      Нет, уведи меня на те вершины,

      Куда сосредоточенность зовет,

      Туда, где божьей созданы рукою

      Обитель грез, святилище покоя.

      Что те места твоей душе навеют,

      Пускай не рвется сразу на уста.

      Мечту тщеславье светское рассеет,

      Пятой своей растопчет суета.

      Пусть мысль твоя, когда она созреет,

      Предстанет нам законченно чиста.

      Наружный блеск рассчитан на мгновенье,

      А правда переходит в поколенья.

      Комический актер

      Довольно про потомство мне долбили.

      Когда б потомству я дарил усилья,

      Кто потешал бы нашу молодежь?

      В согласье с веком быть не так уж мелко.

      Восторги поколенья – не безделка,

      На улице их не найдешь.

      Тот, кто к капризам публики не глух,

      Относится к ней без предубежденья.

      Чем шире наших слушателей круг,

      Тем заразительнее впечатленье.

      С талантом человеку не пропасть.

      Соедините только в каждой роли

      Воображенье, чувство, ум и страсть

      И юмора достаточную долю.

      Директор

      А главное, гоните действий ход

      Живей, за эпизодом эпизод.

      Подробностей побольше в их развитье,

      Чтоб завладеть вниманием зевак,

      И вы их победили, вы царите,

      Вы самый нужный человек, вы маг.

      Чтобы хороший сбор доставить пьесе,

      Ей требуется сборный и состав.

      И всякий, выбрав что-нибудь из смеси,

      Уйдет домой, спасибо вам сказав.

      Насуйте

2

Из слушателей первых сцен «Фауста» умерли к тому времени (1797): сестра поэта Корнелия Шлоссер, друг юности Мерк, поэт Ленц; другие, как-то: поэты Клопшток, Клингер, братья Штольберги жили вдали от Веймара и в отчуждении от Гёте; отчуждение наблюдалось тогда и между Гёте и Гердером.

3

Написано в 1797 (1798?) году. Комментаторами считается подражанием драме индийского писателя Калидасы «Сакунтала», которую Гёте расценивал как «одно из величайших проявлений человеческого гения». Во всяком случае, и драме Калидасы предпослан пролог, в котором происходит беседа между директором театра и актрисой.