Чужое побережье. Алексей Улюкаев

чуть не бывало и, как и во всем мире, он меньше или равен. Объявилась гласность. Стало можно писать довольно прямо на острые темы – и публиковаться! Журнальные и газетные статьи вытеснили стихи. Я бы сказал, тут действует некий вариант закона Грешема (худшие деньги вытесняют из обращения лучшие): претендующее на вечность вытесняется актуальным.

      А потом оказались востребованными экономические концепции и программы, и автор стал «программистом». А потом оказалось, что есть шанс самому реализовать эти концепции и программы – и автор был мобилизован в правительство реформ. И это был такой драйв! А потом – и депутатство, и работа в академической науке, и даже, извините за выражение, партстроительство.

      Когда говорят пушки, музы молчат. А артиллерия била изрядная. Стихи вытеснялись публицистикой, публицистика – программами. А те – проектами указов, законов, инструкций и прочих нормативных актов. И кому ж ты доверишь их реализацию, как не себе, любимому!

      А тут тебя настигают высокие должности, востребованность – профессиональная и социальная, довольно высокая оценка твоего труда и знаний. А семья? А необходимость заработать копейку?

      Это не оправдание, а объяснение. У автора есть своя «теория сопротивления материала»: если цели, идеалы, амбиции, талант – не выдерживают столкновения с жизнью, любовная лодка разбивается о быт, значит это не совсем настоящие цели, идеалы, амбиции, талант и любовь. У Мао Цзэдуна, по-моему, был тезис о том, что по завершении уборки урожая следует взяться за мировую революцию. Вот и автор, как и многие, оказался таким «маоистом»: сначала то, то и то – а уж потом стихи.

      Но так не бывает.

      И так просвистело тридцать лет (практически ровно тридцать!).

      А потом… А потом тот червячок, который впал в анабиоз, вдруг очнулся. И вдруг стал жалить и теребить. И так больно! И… рука уж тянется к перу, перо к бумаге…

      Собственно, об этом – некоторые стихи этой книжки («Искусство обрезания», «И так начинают» и др.).

      У автора было немало сомнений относительно публикации стихов «второго призыва». Страшно. Во-первых, страшно прилюдно раздеваться, особенно если ты всю жизнь в костюме и галстуке. Во-вторых, ожидаемая реакция: ну да, поэт, как же. Ты расскажи, кому и сколько заплатил. Кому позвонил, с кем договорился.

      В-третьих, ожидаемая реакция другого рода: бородатая женщина, говорящая собака. Смотри-ка: «а ведь начальники тоже любить умеют».

      И в-четвертых, и в-пятых, и в-сотых…

      Тем не менее: «Чужое побережье».

      ДО Н. Э. (1974–1980)

      Беленькие бумажки

      Вот здесь на беленьких бумажках

      Остались – выжимкой судьбы —

      Дней беспечальных или тяжких

      Разнообразные следы.

      Перелистай их – может статься,

      Тебя займут минут на двадцать,

      А сможешь губы разомкнуть —

      Скажи, быть может, этот труд

      Был не настолько и напрасен,

      Когда хватило этих басен

      Для этих двадцати минут.

      «Рассказ от первого лица…»

      Рассказ от первого лица

      Настолько жалобен и длинен,

      Нет сил дослушать до конца,

      Короче! Хватит половины.

      Наметь лишь главное. Вполне

      Его понять сумеет каждый,

      Ведь и его хотя б однажды

      Несло на этой же волне,

      А прочее не так уж важно.

      Ситцы-занавески

      Не нужно память напрягать,

      Она всегда готова

      Здесь приукрасить, там солгать.

      Перелистай свою тетрадь,

      Там правды нет ни слова.

      И то, что кажется тебе

      Значительным и веским,

      Колеблется в прошедшем дне,

      Как легкий дым в печной трубе,

      Как ситцы-занавески.

      Не нужно память напрягать,

      Оставь ее, довольно,

      Там нет ни друга, ни врага,

      Там день и ночь идут снега,

      Там холодно и больно.

      «Когда мы порознь…»

      Когда мы порознь, нам темно,

      И холодно, и одиноко,

      Мы бьемся, будто за окном,

      А то и вовсе между стекол

      Какой-то бабочкой ночной.

      А вместе плохо нам двоим,

      Не можем выразить словами

      Того, что происходит с нами,

      И больше, стало быть, молчим.

      Напрасно мы хотим вдвоем

      Уйти от этого недуга —

      Нам нечего сказать друг другу,

      Самих себя не узнаем.

      Мы