Письма (1841–1848). В. Г. Белинский

было бы окритиковать за неточность в словах и выражениях, за натянутость в образах; с этой стороны «Демон» должен уступить даже «Эдде» Баратынского; но – боже мой! – что же перед ним все антологические стихотворения Майкова или и самого Анакреона, да еще в подлиннике? Да, Боткин, глуп я был с моею художественностию, из-за которой не понимал, что такое содержание. Но об этом никогда довольно не наговоришься. Обращаюсь к «Договору»: эта пьеса напечатана не вполне; вот ее конец:

      Так две волны несутся дружно

      Случайной, вольною четой

      В пустыне моря голубой:

      Их гонит вместе ветер южный,

      Но их разрознит где-нибудь

      Утеса каменная грудь…

      И, полны холодом привычным,

      Они несут брегам различным,

      Без сожаленья и любви,

      Свой ропот сладостный и томный,

      Свой бурный шум, свой блеск заемный

      И ласки вечные свои…

      Сравнение как будто натянутое; но в нем есть что-то лермонтовское.{283}

* * *

      Со мною сделалась новая болезнь – не шутя. Ноет грудь, но так сладко, так сладострастно… Словно волны пламени то нахлынут на сердце, то отхлынут внутрь груди; но эти волны так влажны, так освежительны…{284} Ощущение это давно мне знакомо; но никогда оно не бывало у меня так глубоко, так чувственно, так похоже на болезнь. Особенно овладело оно мною, пока я писал «Демона». Странный я человек: иное по мне скользнет, а иное так зацепит, что я им только и живу. «Демон» сделался фактом моей жизни, я твержу его другим, твержу себе, в нем для меня – миры истин, чувств, красот. Я его столько раз читал – и слушатели были так довольны…

* * *

      А знаешь ли что? Да что и говорить – знаешь… Оттого-то я так и люблю говорить с тобою, что не успеешь сказать первого слова, как ты уже выговариваешь второе…

      Знаешь ли, когда пора человеку жениться? – Когда он делается неспособным влюбляться, перестает видеть в женщине «ее», а видит в ней просто (имярек). Когда я был в Торжке, я не мог скрыть от себя, что присутствие А<лександры> А<лександровны> дает мне гораздо больше, чем присутствие Т<атьяны> А<лександровны>;{285} a когда я говорил с нею, я пьянел без вина, из глаз сыпались искры; но нет ее, – и всё кончено. Да, не надуешь: полюби-ко сама сперва да дай это знать – так, пожалуй, сойду с ума и сделаюсь таким дураком, какого другого и не найти; но без того – слуга покорный… Наше вам-с, как говорит Григорьев.{286} А из сего, о Боткин, следует ясно, что пора… ай! ай! святители! ничего, ничего! молчание!..{287}

      Ух!.. Дай дух перевести… И прочее: сам ты человек не глупый – поймешь. Оно бы, может быть, мы и выкинули такую штуку, да нужны деньги, а их у нас нет… Поедем же в <…> или к Марье Ивановне. Кстати: у ней был бал, описание которого, сделанное как следует, уморило бы тебя со смеху.

      Кульчик – славный малый: с ним как-то болтается; он очень тепел и задушевен. Многое смешно понимает, но это провинциализм; многого глубоко и никогда

283

Оценка «Демона» и «Боярина Орши», выраженная в этом письме, близка характеристике этих произведений в его рецензии «Стихотворения М. Лермонтова», помещенной в «Отеч. записках» 1843, № 1 (см. ИАН, т. VI, стр. 548).

Белинский цитирует не стихотворение «Договор», а конец послания к Е. П. Ростопчиной («Я знаю под одной звездою…»).

284

Белинский говорит о своем чувстве к М. В. Орловой.

285

А. А. и Т. А. Бакунины. См. ИАН, т. XI, примеч. к письму 75.

286

Очевидно, Григорьев 1-й, Петр Иванович, артист Александрийского театра. См. ИАН, т. XI, письмо 159 и примеч. 6 к нему.

287

Цитата из «Записок сумасшедшего» Гоголя.