Материалы для биографии А. С. Пушкина. Павел Анненков

известного стихотворения Парни «Peintre, Qu'Hébé soit ton modèle…»[71].

      К концу своего пребывания в лицее Пушкин уже обратил на себя внимание и надежды не только сотоварищей и родных своих, подозрительно смотревших до того на его обыкновенные занятия[72], но и представителей русской литературы: Державина, Карамзина и Жуковского. Слава доставалась ему легко, как человеку, предопределенному на это, а вместе с тем и самая жизнь начинала определяться в тех самых чертах, какие видим и впоследствии. К концу лицейского поприща он предается вполне миру фантазии, как говорит один из его соучеников{73}, почти беспрерывно задумываясь и сочиняя в классах, в играх, на прогулках: порывы пылких страстей, которые были в крови его и так сильно ознаменовали его существование, становятся виднее и чаще. К этому надо прибавить, что и воображение молодого Пушкина развилось с необычайной силой в несколько годов пребывания в лицее. Он даже во сне видел стихи и сам рассказывал, что ему приснилось раз двоестишие

      «Пускай Глицерия, красавица младая,

      (Равно всем общая, как чаша круговая…)»,

      к которому он и приделал потом целое стихотворение «Лицинию», долго носившее обманчивую ссылку на латинскую словесность, откуда будто бы оно почерпнуто.

      С глубоким чувством вспоминал поэт первые беседы свои со вдохновением в стенах лицея и оставил чудное описание их в «Онегине»:

      В те дни, в таинственных долинах,

      Весной, при кликах лебединых,

      Близ вод, сиявших в тишине,

      Являться муза стала мне… и проч.

      В дополнение к этим строфам приводим неизданный отрывок «Онегина», где Пушкин еще подробнее и с таким же поэтическим одушевлением рисует свое собственное лицо в стенах лицея. Кроме автобиографического значения, отрывок наш имеет еще и другого рода занимательность: в нем читатели встречаются впервые с черновым оригиналом вдохновенных строф 8 главы «Онегина» о лицее, столь известных публике.

I

      В те дни, когда в садах лицея

      Я безмятежно расцветал,

      Читал охотно «Елисея»{74},

      А Цицерона проклинал,

      В те дни, как я поэме редкой

      Не предпочел бы мячик меткой,

      Считал схоластику за вздор

      И прыгал в сад через забор,

      Когда порой бывал прилежен,

      Порой ленив, порой упрям,

      Порой лукав, порою прям,

      Порой смирен, порой мятежен,

      Порой печален, молчалив,

      Порой сердечно говорлив.

II

      Когда в забвенье перед классом

      Порой терял я взор и слух,

      И говорить старался басом,

      И стриг над губой первый пух,

      В то дни… в те дни, когда впервые

      Заметил я черты живые

      Прелестной девы, и любовь

      Младую взволновала кровь,

      И я, тоскуя безнадежно,

      Томясь обманом пылкий сков,

      Везде искал

71

«Художник, пусть же Геба послужит тебе образцом…» (франц.). – Ред.

72

Примечание и одобрительный вызов на продолжение поэтических упражнений последовал, кажется, за пьесою «Лициний». До тех пор поэзия молодого Пушкина казалась шалостью в глазах близких ему людей и встречала постоянное осуждение

73

С.Д. Комовский (см.: П. в восп., т. 1, с. 66–67, 69).

74

«Елисей» – ироикомическая поэма В. Майкова «Елисей, или Раздраженный Вакх» (1771).