Русская литература в 1841 году. В. Г. Белинский

как в своей прекрасной «Оде на смерть Мещерского»:

      Ничто от роковых когтей,

      Никая тварь но убегает:

      Монарх и узник – снедь червей,

      Гробницы злость стихий снедает;

      Зияет время славу стерты

      Как в море льются быстры воды,

      Так в вечность льются дни и годы:

      Глотает царства алчна смерть.

      Скользим мы бездны на краю,

      В которую стремглав свалимся;

      Приемлем с жизнью смерть свою,

      На то, чтоб умереть, родимся;

      Без жалости все смерть разит:

      И звезды ею сокрушатся,

      И солнцы ею потушатся,

      И всем мирам она грозит.

      Тут есть поэзия, потому что есть мысль, не из головы выскочившая в одно прекрасное утро, когда хозяин этой головы, сидя в халате, пил чай и курил трубку, но вышедшая из глубоко потрясенной натуры, в страдании рожденная из судорожно сжавшегося сердца… Особенно яркою характеристикою века дышит этот куплет:

      Сын роскоши, прохлад и нег,

      Куда, Мещерский, ты сокрылся?

      Оставил ты сей жизни брег;

      К брегам ты мертвых удалился:

      Здесь персть твоя, а духа нет.

      Где ж он? – Он там. – Где там? – Но знаем.

      Мы только плачем и взываем:

      «О горе нам, рожденным в свет!»

      XVIII век слишком играл жизнию, слишком легко смотрел на нее; роскошь, прохлады и неги были его стихиею: потому удивительно ли, что только смерть человека, а не причина и следствие ее заставляли призадумываться этих ветреных, легкомысленных детей XVIII века? На пиру грянул гром – веселые гости смутились; перед ними бездыханный труп «сына роскоши, прохлад и нег», следовательно, по их мнению, человека, которого смерть не должна бы посметь коснуться… Но и он мертв – кто же после этого смеет надеяться на жизнь? эта мысль леденит кровь в их жилах, и из груди их, сжатой страшным призраком смерти, вырывается болезненный вопль: «О горе нам, рожденным в свет!» Вот трагическая сторона XVIII века, который больше всех зол в мире боялся смерти, – и Державин бессознательно, но превосходно выразил эту мысль. Однако ж она у него не везде одинаково хорошо выражена, всегда вертится около самой себя, не двигаясь вперед, подобно колесцу вентилатора, и оттого утомляет читателя однообразным шумом своих оборотов. Кроме же этой мысли, я других не знаю у Державина; а согласитесь, что странно представить себе поэзию, которая вся вращается на одной, и притом лишенной внутреннего движения мысли… Что же до его торжественных од, – и в них есть смелые обороты, яркие проблески державинской поэзии; но они невообразимо длинны, а это очень невыгодное обстоятельство в лирической и особенно – «торжественной» поэзии: при длинноте, скука победит всякую поэзию; потом, они преисполнены враждебного для поэзии элемента – реторики, натянуты, неестественны, дурно концепированы, а главное – лишены и тени какого бы то ни было содержания. Притом же и события, подавшие повод