Последний наказ. Павел Комарницкий

ым теплом, но на снегу уже вовсю гуляли синие морозные тени, предвкушая наступление ночи. Зимние сумерки коротки, и это давало надежду. Татары до сих пор не освоились толком в кондовых русских лесах, они будут ждать до утра. И только тогда…

      Огонь плясал в зеве русской печи, разгоняя мрак. Изба топилась по-черному, и дым давно наполнил бы курную избу, если бы не прореха в крыше. Должно быть, монголы растаскали соломенную крышу на корм своим диким степным лошадям, когда выяснилось, что стога сена, заботливо заготовленные крестьянами на зиму, сожжены. Нет, что ни говори, а живучие кони у этих двуногих зверей. Спят на снегу, сроду не зная стойла, едят траву из-под снега, и даже продымленная соломенная крыша курной крестьянской избы годится им. И кровь из них пьют поганые, когда нечего жрать. Любой русский конь, каким бы ни был могучим, давно пал бы при таком обращении. А этим хоть бы что.

      У огня сидели двое.

      Один – немолодой уже человек, в густой, черной короткой бороде которого кое-где блестели первые седые волоски, видимые даже при неверном, пляшущем свете огня. На груди витязя – а судя по корзну на меховом плаще, это был витязь дружины княжьей – тускло поблескивала броня. Чешуи панциря кое-где были слегка промяты, и опытный глаз сразу угадал бы во вмятинах следы стрел.

      Рядом с витязем сидела молодая женщина, закутанная в темный плащ с меховым подбоем. На измученном тонком лице вспыхивали отсветами пламени огромные темные глаза, цвет которых было невозможно увидеть в неверном пляшущем свете печного огня.

      – Ну что, госпожа моя, на сей раз ушли. Глядишь, и завтра уйдем, а там и до Новагорода недалече.

      – Что нам с того, Ратибор Вышатич? – женщина протянула к пламени тонкие руки, зябко повела плечами.

      – Ну как же. Ведь это же вольная Русь, княгиня. Новагород покуда поганые не заяли, и неведомо, займут ли.

      Женщина молчала долго, глядя в огонь. Огонь… Везде огонь, по всей великой Руси пляшет неистовое пламя. Огню теперь раздолье.

      – Почто так мыслишь, Вышатич? Уж сколько их было. Рязань пала, Тверь пала, Москва, Суздаль. Сам Владимир Великий восемнадцать ден простоял только. А мелких городов и не счесть. Про иные веси и не вспоминаю уже – княгиня говорила равнодушно, медленно.

      Теперь замолчал тот, кого она называла Ратибором. Молчал он долго, и только скулы ходили ходуном, угадываясь сквозь бороду.

      – Нет. Не возьмут они всей Руси Великой, не верю я. Где-то же должен быть положен им предел, нехристям поганым!

      – Помнишь купца того, из магометанских земель? Он сказывал, будто у их шаха было пятьсот тысяч воинов, и всех их побили поганые татары. А до того они заяли страну китайскую, где воинов было и вовсе несчитанно. Почто же им не заять землю русскую?

      Он искоса глянул на молодую княгиню. Женщина не повела взглядом в ответ. Сидела, глядя в огонь остановившимся взглядом. Ратибор содрогнулся. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять – жизнь покидает эту женщину, хотя на ее молодом, здоровом теле нет покуда ни единой царапины.

      – Не верю я!

      – Займут они и великий Новагород, и златоглавый Киев, Вышатич. Пройдут, как саранча, и пойдут дальше. Тот купец сказывал – хотят они пройти всю землю из конца в конец, до последнего моря, и везде сделать пусто.

      – Нет. Не может такого быть, чтобы Русь погибла – холодея от справедливости страшных, равнодушных слов, упрямо повторил Ратибор – Жива еще русская сила! Ежели ее всю взять…

      Княгиня наконец оторвала взгляд от огня, прямо взглянув на витязя. В углу рта залегла жесткая усмешка, разом состарившая юное прекрасное лицо.

      – Так почто не взяли до сей поры? Почто не помогли рязанцам, когда те просили? А до того еще булгарам? Нет, Ратибор Вышатич. Некому ныне собрать воедино силу русскую. Прошли те времена, когда по слову князя Святослава Игоревича сбирались воедино дружины со всех городов, и шли бить поганых хазар. Вместе нынче поганые, а мы, русские, поврозь. И посейчас еще немало князей мыслит отсидеться в своих уделах, за крепкими стенами. И будут татары брать город за городом, покуда не вылущат землю русскую, как голодная белка шишку.

      Ратибор трудно сглотнул. Подбросил в огонь дров, и пламя, чуть опешив сперва от нежданного угощения, с жадностью кинулось на свежее дерево, стремясь пожрать его. Как татары, подумал Ратибор. Такие же ненасытные, как огонь, такие же беспощадные.

      – Ладно, госпожа моя – витязь тяжело поднялся – погляжу коней. Отдыхать нам некогда, покуда ночь, надо успеть уйти подальше. Завтра днем поганые нам проходу не дадут. Ты, княгиня, покушай пока.

      Ратибор надел железную рукавицу, взял уголек из печи, прямо в ладонь. Отвалил почерневшую, забухшую дверь, сбитую из трех грубо отесанных плах. Петель у двери не было, вместо них были прибиты куски войлока, уже слегка разлохматившиеся на сгибе. Ратибор усмехнулся – хорошие петли. Не заскрипят.

      Он вышел во двор, постоял, ощущая, как после курной избы морозный воздух вливается в легкие. Темнота уже поглотила двор, и только конек крыши еще смутно