Казенная сказка. Олег Павлов

Перегуд, подымал его на смех: «Слышь, Иван, хватит голодом морить, замполит прав. Ты хрен переверни – вот и устраивай себе экономию, а людей не тронь!» Хозяйство расстраивалось. Иван Яковлевич с болью глядел, как замполит пускает по ветру ради однодневных послаблений весь его долгий муравьиный труд. Но, видя все это, почему-то покорно молчал. Величко, а равно и Перегуд, казалось, были для него обузой и хозяйству не приносили хоть малой пользы, однако вот чудо: с этой обузой капитану жилось теплей и служилось легче.

      Никто вслух не признавался, что нуждается в другом, но таким признанием, пускай и немым, было общее житие этой троицы, устроенное в ротной канцелярии. Хабаров поселился в ней давно. В Угольпункте (имелся неподалеку такой городишко, куда из Карабаса перемещались по узкоколейке) был отдельный каменный дом для лагерных работников, где можно было получить койко-место, но комнатушку в нем делили впятером, еще и семейные. Вот капитан и рассудил, что спокойней жить у себя в канцелярии. Отведав житья с лагерными надзирателями да их простецкими семьями, Величко попросил, чтобы капитан пустил его на постой. А потом уже Илья, обративши разок свое внимание на то, что ротный с замполитом живут прямо-таки у него под боком, каждую ночь взял за правило останавливаться у них в гостях. Постилали ему на полу, он и был доволен. Вытолкать его, то есть лишить удовольствия, Хабарову было уже поэтому совестно, хоть Илья их здорово уплотнил и заразил к тому же разговорами – теми, что без начала и конца.

      Воздух в канцелярии сделался крепок: как дышали, так и жили. Хабаров, бывало, запивал горькую, хоть не поверишь, что с ним мог случиться запой, потому как, даже выпивая, он делал это строго, будто напутствовал кого-то в очень дальний путь. Если Иван Яковлевич вдруг пьянел и начинал после пить уже беспробудно, то всегда лишь в ту пору, когда являлся в его буднях ненужных тоскливый отдых, эдакий просвет. Капитану именно в это спокойное время чудилось, что никакой пользы от его жизни ровным счетом не имеется. Пьяным, однако, по роте не шатался: просто засыпал мертвецким сном, то есть лежкался на койке, даже не стянув сапог. Илья спал, как собака, на полу подле капитана, прогоняя своим рыком всех, кто зачем-нибудь приходил. Он же толкал раз в день Ивана Яковлевича, чтобы удостовериться, что капитан еще живой.

      Хабаров так отсыпался, может, с неделю, а потом спохватывался, что хозяйство пришло в запустение, и с легкостью прекращал пить.

      Один Величко держался бы трезвенником. Однако то и время начинал тоже пить горькую, пытаясь перевоспитать Перегуда, отучить его от пьянства. Тот обещал: «Все, завязываю, ни капли, чтоб я сдох. Так давай в последнем разе выпьем по стаканчику. Слышь, Василек, не обижай, давай за мою новую жизнь!» Замполит спрашивал: «А честно прекратишь пить?» – «Слово казака – или не веришь мне?!» Величко делалось стыдно, и он поспешно соглашался, хоть водка потом ударяла по нему, ослабленному долгой здоровой жизнью, как дубина.

      Бывало, Величко с Перегудом