Как закалялась сталь. Николай Островский

но в домах стало пустыннее и тише.

      Зайдя как-то раз как бы невзначай к старухе Политовской, Жухрай передал ей деньги:

      – Вот, мамаша, вам поддержка от мужа. Только глядите, ни слова никому.

      Старуха благодарно пожала ему руку:

      – Вот спасибо, а то совсем беда, есть ребятам нечего. Деньги эти были из тех, что оставил Булгаков.

      «Ну, ну, посмотрим, что дальше будет. Забастовка хотя и сорвалась, под страхом расстрела рабочие хотя и работают, но огонь загорелся, его уже не потушишь, а те трое – молодцы, это пролетарии», – с восхищением думал матрос, шагая от Политовских к депо.

      В старенькой кузнице, повернувшейся своей закопченной стеной к дороге на отшибе села Воробьева Балка, у огневой глотки печи, слегка жмурясь от яркого света, Политовский длинными щипцами ворочал уже накалившийся докрасна кусок железа.

      Артем нажимал на подвешенный к перекладине рычаг, раздувавший кожаные мехи.

      Машинист, добродушно усмехаясь себе в бороду, говорил:

      – Мастеровому на селе сейчас не пропасть, работа найдется, хоть завались. Вот подработаем недельку-другую, и, пожалуй, сальца и мучицы своим послать сможем. У мужичка, сынок, кузнец всегда в почете. Откормимся здесь, как буржуи, хе-хе. А Захар-то особь статья, он больше по крестьянству придерживается, закопался в землю с дядькой своим. Что ж, оно, пожалуй, понятно. У нас с тобой, Артем, ни кола, ни двора, горб да рука, как говорится – вековая пролетария, хе-хе, а Захар пополам разделился, одна нога на паровозе, другая в деревне. – Он потрогал щипцами раскаленный кусок железа и добавил уже серьезно, задумчиво: – А наше дело табак, сынок. Ежели немцев не попрут вскорости, придется нам в Екатеринослав аль в Ростов навертывать, а то возьмут за жабры и подвесят между небом и землей, как пить дать.

      – Да, – пробурчал Артем.

      – Как наши там держатся, не пристают ли к ним гайдамаки?

      – Да, папаша, кашу заварили, теперь от дома отрекайся.

      Машинист выхватил из горна голубоватый жаркий кусок и быстро положил его на наковальню:

      – А ну, сыночек, стукни!

      Артем схватил тяжелый молот, стоявший у наковальни, с силой взмахнул им над головой и ударил. Сноп ярких искр с легким шуршащим треском разбрызгался по кузне, осветив на мгновенье ее темные углы.

      Политовский поворачивал раскаленный кусок под мощные удары, и железо послушно плющилось, как размякший воск.

      В раскрытые ворота кузни дышала теплым ветром темная ночь.

      Озеро внизу – темное, громадное; сосны, охватившие его со всех сторон, кивают могучими головами.

      «Как живые», – думает Тоня. Она лежит на покрытой травой выемке на гранитном берегу. Высоко наверху, за выемкой, бор, а внизу, сейчас же у подножия отвеса, озеро. Тень от обступивших скал делает края озера еще более темными.

      Это любимый уголок Тони. Здесь, в версте от станции, в старых каменоломнях, в глубоких заброшенных котлованах, забили родники, и теперь образовалось три проточных озера. Внизу, у спуска к озеру, слышен