Волны. Александр Амфитеатров

Да, иду. Фу, чортъ!

      Уходить подъ лѣстницу веранды; видно, какъ онъ, подобравъ полы балахона, поднимается въ кабину по опускной лѣстницѣ.

      Лештуковъ. А вы, Ларцевъ, сѣверъ. Если доживете до карнавала въ Римъ, нарядитесь-ка рыжебородымъ Торомъ. А? Плечища y васъ косая сажень, волосъ больше, чѣмъ полагается даже для художника, бороду вы украли у Рубенса, а за симъ, какъ пишутъ въ паспортахъ, примѣтъ особыхъ нѣтъ, лицо чистое, носъ и ротъ обыкновенные.

      Ларцевъ. Что вы разбираете меня по статьямъ, какъ коня призового? Въ романъ, что ли, всунуть хотите?

      Лештуковъ. Не знаю. Можетъ быть, и въ романъ. Чѣмъ вы не герой романа? Кстати y васъ вонъ и сюжетъ наклевывается. Рыжебородый Торъ и Миньона! Транзальпинскій варваръ, явившійся покорять прекрасную Италію, и прекрасная Италія, весьма желающая быть покоренною.

      Ларцевъ. Вы ошибаетесь, я вовсе не собираюсь покорять. По правдѣ сказать, Джулія мнѣ вовсе не нравится. Она для картины хороша, подъ мысль мою подошла. А какъ женщина – она не въ моемъ вкусѣ.

      Лештуковъ. Джулія? Не въ вашемъ вкусѣ? И вы смѣете признаваться? Вы? Художникъ? Она красавица, по всѣмъ правиламъ искусства красавица. Если она вамъ не нравится, вы измѣняете девизу вашего цеха. По-настоящему, вы, художники, должны чувствовать себя въ жизни такъ, какъ мы, грѣшные, чувствуемъ себя только въ музеяхъ. Вы обязаны ловить красоту повсюду, хватать ее живьемъ, налету, вѣчно стоять на ея стражъ… Вы хотѣли что-то сказать?

      Ларцевъ. Нѣтъ, ничего. Посторонняя мысль…

      Лештуковъ. Вы еще очень молоды. Ваше лицо можно читать, какъ разверну-тую книгу. А это нехорошо. Вѣка, когда глазамъ полагалось быть зеркаломъ души, давно минули. Хотите, я назову вамъ вашу постороннюю мысль. Вѣдь она обо мнѣ была?

      Ларцевъ. Ужъ если вы такой проницательный, то да. Мнѣ хотѣлось сказать: какъ же вы сами-то, такой цѣнитель и поклонникъ истинной красоты, равнодушны къ ея прелестямъ…

      Лештуковъ. Договаривайте… И лежитъ безсильнымъ рабомъ y ногъ хорошенькой интернаціональной барыньки…

      Ларцевъ (сконфуженный). Оставьте, пожалуйста. Я слишкомъ уважаю Маргариту Николаевну, чтобы…

      Лештуковъ. Что же? Вы правы. Логики мало. А только, милый мой юноша, не судите, да не судимы будете.

      Ларцевъ. Да я и не думалъ.

      Лештуковъ. Есть въ жизни законъ возмездія. Кто, какъ я, черезчуръ легко прожилъ жизнь, попадаетъ подъ этотъ законъ тамъ, гдѣ не ожидаетъ. Привычка быть любимымъ мститъ за себя. Много серьезныхъ чувствъ обращалъ я въ игрушки для пріятнаго препровожденія времени. И вотъ игрушки отомстили за себя, и я самъ теперь игрушка.

      На верандѣ хохотъ, шумный разговоръ. Джулія, съ цѣлымъ ворохомъ чистаго бѣлья, быстро сбѣгаетъ внизъ по лѣстницѣ. Графъ Кольраушъ фонъ Грабенсдорфъ, типичный пшютъ венскаго пошиба, немного слабый на ногахъ, слѣдуетъ за нею.

      Джyлія. Нѣтъ, Нѣтъ, Нѣтъ! Нѣтъ, ваше сіятельство.

      Графъ. Одинъ поцѣлуй.

      Джyлія. Поцѣлуй? Мадонна sаntissimа! Да вы разбойникъ, графъ! Вы бѣсъ! Вы донъ-Джованни!

      Графъ. Всегда жестока.

      Лештуковъ. И этотъ туда же, со своей наслѣдственной золотухою.

      Ларцевъ.