Гарики предпоследние. Штрихи к портрету (сборник). Игорь Губерман

старик выпил жадно и быстро. Вопросительно глянул на жену.

      – Тебе нельзя больше такого крепкого, – ласково, но твердо сказала она. Голос у нее чем-то кофе напоминал: густой, бархатный, чувственный.

      – Тогда в гущу кипятка плесни, – попросил старик. – Будет крепостью, как в лучшем ресторане.

      Рубин улыбнулся: в этом кратком разговоре, звуках его и тоне было слышно, что дома все в порядке – лад, понимание, покой. Старик заметно подобрел.

      – Супругу мою Верой Павловной зовут, – сказал он улыбчиво, – узнаете имя?

      – Ну как же, – отозвался Рубин, – если сбылся ее четвертый сон.

      Вера Павловна молча встала и пошла к полкам с книгами, а старик наставительно сказал:

      – Я тут на досуге одно литературное открытие сделал. Вот Вера Павловна вам сейчас подаст книжку, и вы поймете свою чисто школьную неправоту, только что вами проявленную.

      Рубин взял протянутую книгу. Достоевский – «Преступление и наказание». В конце, почти перед обложкой, вылезала закладка. Он открыл. Отчеркнутое красным фломастером место было в самом низу страницы.

      – Вслух, вслух читайте, – нетерпеливо сказал старик. – Хотя мы уже наизусть знаем.

      Рубин прочел вслух:

      – «Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований. Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали…»

      – Только подчеркнутое читайте. Это сон Раскольникова, – вмешался старик.

      Рубин продолжил:

      – «Не знали, кого и как судить, что считать злом, а что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе. Собирались друг на друга целыми армиями, но армии уже в походе вдруг начинали сами терзать себя, ряды расстраивались, воины бросались друг на друга, кололись и резались, кусали и ели друг друга. В городах целый день били в набат: созывали всех, но кто и для чего зовет, никто не знал того, а все были в тревоге. Оставили самые обыкновенные ремесла, потому что всякий предлагал свои мысли, свои поправки, и не могли согласиться, остановилось земледелие…»

      Здесь Рубин, улыбавшийся в местах точных совпадений, громко захохотал.

      – Вот! – сказал старик торжествующе. – Это вот и есть на самом деле пятый сон Веры Павловны. И не зря к Достоевскому попавший. И сбылся он, а не четвертый. Чернышевский ведь убогую мечту нарисовал, мираж-ублюдок. Хотя он-то всех и очаровал. А сбылся – пятый сон.

      – Интересно, – сказал Рубин, откладывая книгу. Вера Павловна тотчас отнесла ее на полку и вышла. – Очень интересно. А в строители вас как занесло?

      �