Воспоминание об Александре Семеновиче Шишкове. Сергей Аксаков

все почерпнуты из священного писания:

      Течет исполнь красы и мира,

      или:

      Так зависть, поучась в крамоле,

      или:

      И к смерти прилагают смерть,

      или:

      От скал сложенные громады.

      Пожалуй, иной литератор подумает, что от поставлено ошибкой вместо из. Или:

      Трясется он от оснований

      или:

      Пасутся сочностию трав —

      и неисчетное множество тому подобных превосходных выражений. И не мудрено: они не смыслят корня русского языка, то есть славянского. Далее:

      Утеха взору и гортани,

      Висят червленные плоды.

      Как хороши эти два стиха! Это прелесть, а пожалуй, не поймут слово червленный и подумают, что это червивые. Шихматов говорит, что весенние ветерки:

      На воздух рассыпают сладость,

      Окрав душистые шипки —

      и это превосходно, но большая часть читателей не поймут слов: окрав и шипки, а между тем какое живописное изображение, что ветерки, пролетая по цветам, похищают, окрадывают их душистые, распускающиеся шипки, то есть цветочные распукольки, и таким образом наполняют сладостным благовонием воздух. Ну, послушайте, какое великолепное описание кораблестроения:

      Туда, по воле человека,

      Корнисты севера сыны,

      Надменны долготою века,

      Стеклись с кремнистой вышины,

      И там, искусством искривленны,

      Да с бурями воюют вновь…

      Последний стих так многозначителен, что я не знаю ему равного. Я также ничего не знаю лучше во всех мне известных литературах следующего описания спуска корабля:

      При звуках радостных, громовых,

      На брань от пристани спеша,

      Вступает в царство волн суровых;

      Дуб – тело, ветр – его душа,

      Хребет его – в утробе бездны,

      Высоки щоглы – в небесах,

      Летит на легких парусах,

      Отвергнув весла бесполезны;

      Как жилы напрягает снасть,

      Вмещает силу с быстротою,

      И горд своею красотою,

      Над морем восприемлет власть.

      Тут есть такие три стиха (4, 5 и 6), которым должны позавидовать и древние и новые стихотворцы».[12]

      Чтение в таком роде, замечания и рассуждения Шишкова продолжались часа два. Казначеев и я слушали и молчали, изъявляя только по временам наше полное согласие с мнениями и выводами хозяина, хотя некоторые похвалы и казались нам преувеличенными. Вдруг дверь в кабинет из столовой несколько отворилась, и резкий женский голос сказал: «Александр Семеныч! Тебе давно пора в Адмиралтейство! Тебя там сегодня ждут. Ты обещал быть в двенадцать часов, а теперь половина второго». – «Сейчас, сейчас! – отвечал он просительным тоном, – вот только прочту несколько куплетов». Тот же женский голос тоном неумолимой гувернантки возразил: «Этому чтению и конца не будет. Федор! подавай одеваться Александру Семенычу…» И Федор вошел с платьем. Шишков дочитал только куплет, положил книгу и сказал: «Вы у нас обедаете. Я скоро ворочусь; мне хочется показать вам в этой

12

Шишков читал многим поэму Шихматова, переплетенную с белыми листами, исписанными множеством его собственноручных отметок, замечаний и объяснений. Он наблюдал такой порядок: сначала прочитывал целый куплет, а потом возвращался к замеченному слову или выражению. Я, познакомясь короче, списал себе в особый экземпляр все замечания Шишкова, но потерял его и теперь пишу на память. Я мог бы припомнить гораздо больше, но считаю достаточным этого образчика. По совести должен я сказать, что Александр Семеныч употреблял хитрость, читая Шихматова: он выбирал или лучшие места, или такие выражения, которые, будучи им объяснены, переставали, как он думал, казаться читателю странными.