Страх. Генри Лайон Олди

положенное место в армейском обозе.

      – Я уже стар, – сказал учитель. – Но я воспитал ученика. Вот он.

      И юный Якоб зашагал в арьергарде панцирного полка знаменитых генуэзских арбалетчиков. Гордость сияла в его глазах, и котомка с харчами и нехитрым инструментом увесисто хлопала по оттопыренному заду.

      – Эй, стрелок! – смеялись спутники. – Подбери фундамент, на него еще кол не срезан!

      Якоб не обижался. И гудела земля.

      Обрыв.

      Кровь. Кровь, грязь и пот. И отрезанные руки, и вспоротые животы, и романтика кровавого поноса от солдатского случайного рациона. Раны, зашитые сапожной иглой. Травы, собранные на обочине.

      Сотник, которому Якоб спас обожженные пальцы, научил его стрелять. И к тяжести котомки добавилась тяжесть цагры – боевого арбалета панцирной пехоты. Его Якоб взял у убитого.

      Обрыв.

      Выпученные белки османского всадника, зависшего над Якобом. Ночной внезапный налет и странный меч с двумя клинками, параллельно растущими из широкой рукоятки. Меч для боя в темноте, когда нечетко видна голова врага. Меч сломался.

      – Айя-ильлаа! – И быкоголовая булава рухнула сверху. Чугунный бык грустно глядел на лежащего юношу. Быку хотелось в стойло.

      И гудела земля.

      Обрыв.

      – Хэй, торгаш, сколько просишь за эту дохлятину?!

      – За этого богатыря? Двести дирхемов, уважаемый!

      – Сними чалму, полей лысину! За такое состояние я куплю себе белую наложницу!

      – Купи и его в придачу! Пока ты будешь заниматься наложницей, он займется твоей женой!

      Драка. Мутная, бессмысленная базарная драка.

      – Купи, капитан!.. Клянусь Каабой, галеры будут для него лучше райских садов! Купи…

      Качались сходни. И качалось море.

      – Харр! – рычала горилла на палубной надстройке, мерно ударяя колотушкой в малый медный гонг.

      – Йаа-ах! – стонали полуголые гребцы, ободранной грудью наваливаясь на выскальзывающий рычаг весла.

      И качалось море.

      Обрыв.

      Стонал капитан, изрезанный в плавильне портовой попойки. Жесткая ладонь ударила в затылок, и Якоб упал на колени у койки раненого.

      – Лечи!

      И он лечил. И качалось море. Больше его не приковывали к веслу.

      Обрыв. Темнота.

      Шторм. Табуны ржущих волн метались по вздувшимся водяным пастбищам, и озверевшее небо нависало над ореховой скорлупкой, подхваченной тысячами брызжущих смертей.

      – Харр! – и палуба выгибалась спиной взбесившегося леопарда.

      – Йаа-аах! – и весла лопались, не выдержав напора каменной воды.

      И качалось море.

      И кончалась жизнь.

      Песок. Песок берега, любопытные крабы и вода в содрогающихся легких. И невесомые, невероятные контуры башен Города, встающего за грядой бурых холмов.

      Человек встал, покачнулся и сделал шаг. Потом второй.

      И Город пошел навстречу человеку.

      …Якоб