Я – Елизавета. Любовь Королевы-девственницы. Наталья Павлищева

королев не бывает, во всяком случае, пока не было.

      Теперь Елизавета прекрасно понимала, что самое ценное – это жизнь, ради нее можно отказаться от любых притязаний, от трона, от власти, принять любые условия, если они не бесчестны и не унизительны. Хотя, что такое унижение? С одной стороны, страшно унизительно следовать за королевой не в первом ряду, а, положим, в третьем, или в самом конце процессии. Но неужели лучше не следовать вообще? Можно удалиться в глубинку и жить, забыв о Лондоне и троне.

      Господи, неужели она так боится смерти, что готова отказаться от всего, только бы выжить?! Нет, не от всего, но безоговорочно признать власть Марии готова. Если честно, то именно сестра имеет первое право на трон, Елизавета никогда этого не оспаривала, после Эдуарда править должна Мария. И если кто-то думает иначе, почему она вынуждена за это отвечать?! Снова накатило отчаяние, она гибнет из-за чужого преступного умысла! Даже Уайт сознался, что Елизавета не причастна к заговору, почему же Мария не прислушалась?!

      Нет, не нужно укорять королеву, возможно, ей не доложили… Тем более глупо! Немедленно следует требовать встречи с сестрой, пусть ей передадут слова Уайта! Или по-другому: она погибнет, но последней просьбой (ведь у осужденных выполняют последнюю просьбу?) будет передать слова Уайта королеве. Узнав о том, что казнила сестру напрасно, Мария зальется слезами на ее могиле и будет долго горевать, сознавая, как жестоко поступила, не пожелав даже поговорить с оболганной Елизаветой. Мелькнула подлая мыслишка, что свадебные торжества королевы будут омрачены таким вот сознанием!

      До самого рассвета Елизавета мысленно шарахалась от желания кричать во весь голос, требуя встречи с королевой, кричать о своей невиновности и проклинать всех и вся, до скорбного смирения с оттенком злорадства о будущих душевных муках королевы Марии… Утро застало ее без сна, с мешками под глазами и гудящей от невозможных мыслей головой.

      Одевалась Елизавета с особой тщательностью. Когда одна из прислуживающих женщин, покачав головой, посоветовала сменить светлое, почти белое платье на более темное, принцесса вскинула голову:

      – Мне решать, в чем выходить из Тауэра!

      Женщины только пожали плечами и, сделав свое дело, вышли вон. Крошечное зеркало не могло показать ее не то что во весь рост, но даже все лицо, но Елизавета решила, что и так хороша. Волосы темной меди она нарочно распустила по плечам, с грустью подумав, что они обязательно испачкаются в крови. Да и светлое платье тоже, но тут никаких уступок, пусть все видят, что на казнь идет невиновная!

      В дверь постучали. Понятно, что это комендант Тауэра, раз эшафот готов, простаивать ему ни к чему… Неужели все?!

      Она не сразу ответила на стук, несколько раз глубоко вздохнула и мысленно быстро повторила придуманные фразы о прегрешении королевы Марии. Кажется, ее голос чуть дрогнул, когда разрешила войти (надо же, как вежливо обращаются с ней в последний день, всегда бы так!). Чтобы достойно встретить сообщение о своей казни, Елизавета