Мумия, или Рамзес Проклятый. Энн Райс

развалинах, о поэзии – да вообще о чем угодно. Эллиот был единственным человеком, который по-настоящему понимал, почему Лоуренс удалился от дел и уехал в Египет. Эллиот завидовал ему. И тогда же между ними произошла первая размолвка. Ранним утром, когда винные пары улетучились, Лоуренс обозвал Эллиота трусом – из-за того, что тот остается жить в Лондоне, в мире, который не стоит для него ломаного гроша и не приносит никакой радости. Эллиот в ответ назвал Лоуренса слепцом и тупицей. Ведь Лоуренс богат – такое богатство Эллиоту и не снилось. И к тому же Лоуренс вдовец, и дочь у него умная, с независимым характером. А у Эллиота жена и сын, которые ежедневно нуждаются в его помощи: он должен постоянно заботиться о поддержании приличествующего их положению уровня жизни.

      – Я хочу сказать, – упорствовал Рэндольф, – если Лоуренс захочет, чтобы эта свадьба состоялась…

      – И захочет расстаться с крошечной суммой в двадцать тысяч фунтов? – перебил его Эллиот. Вопрос был произнесен мягким и вежливым тоном, но все равно прозвучал грубовато. Однако это не остановило Элиота. – Через неделю Эдит вернется из Франции. Она обязательно заметит, что ожерелья нет. Ты знаешь, она всегда все замечает.

      Рэндольф не ответил.

      Эллиот негромко засмеялся, но не над Рэндольфом, и даже не над самим собой. И уж конечно, не над Эдит, у которой было не намного больше денег, чем у Эллиота; к тому же львиная их доля вложена в столовое серебро и драгоценности.

      Возможно, Эллиот засмеялся потому, что музыка настроила его на легкомысленный лад; а может, он растрогался при виде Джулии Стратфорд, танцующей с его Алексом. А может, потому, что ему уже надоело изъясняться эвфемизмами и полунамеками. Умение быть дипломатичным покинуло его вместе с жизненной стойкостью и ощущением незыблемости бытия, которыми он наслаждался в юности.

      Теперь же с каждой новой зимой его суставы слабели все больше и больше; он уже не мог пройти и полумили, чтобы не начать задыхаться от сильной боли в груди. Что с того, что в пятьдесят пять лет волосы его совсем побелели – он знал, что это его не портит. Расстраивало – тайно и глубоко – другое: он не мог ходить без трости. И это было только началом тех «радостей», что ожидали его впереди.

      Старость, слабость, беспомощность… Хорошо бы Алекс женился на миллионах Стратфордов, хорошо бы он сделал это поскорее!

      Внезапно он почувствовал усталость и какое-то беспокойство. Легкие, веселые мелодии начали раздражать. Вообще-то, он безумно любил Штрауса, но сейчас музыка заставила его волноваться.

      Ему захотелось объяснить Рэндольфу, что он, Эллиот, давным-давно совершил непростительную ошибку. Что-то сломалось в те долгие египетские ночи, когда они с Лоуренсом бродили по узким улочкам Каира, когда, хмельные, ругались в каюте катера Лоуренс ухитрился прожить свою жизнь подвижником; он совершал поступки, на которые другие люди просто не способны. Эллиот же плыл по течению. Лоуренс сбежал в Египет, в пустыню, к храмам, к тем ясным звездным ночам.

      О боже, как же он