Пожар миров. Избранные статьи из журнала «Возрождение». Владимир Николаевич Ильин

процессе определения красоты и по мере определения происходит и изменение ее сущности, так же как и изменение ее субстрата.

      Поэтому еще большой вопрос, – можно ли вообще определить красоту – именно в силу ее протеевидной морфологии, – хотя нельзя никак сказать, чтобы не было и не наблюдалось устойчивых образов красоты… Наблюдаются!.. И еще какой красоты:

      Она покоится стыдливо

      В красе торжественной своей.

      Несомненно, существует торжественная мистерия красоты, ее литургическое действо:

      В небесах торжественно и чудно,

      Спит земля в сияньи голубом.

      Что же мне так больно и так трудно?

      Жду ль чего? Жалею ли о чем?

      Тоска от созерцания прекрасных объектов есть очень характерный признак присутствия в них подлинной красоты, ее, так сказать, «Платоновой идеи». Более или менее, в порядке акциденциальном, ее удалось передать Чехову в его превосходном рассказе «Красавицы» – хотя там и нет никакой философии, но зато есть много искусства и меткой наблюдательности, зоркости артиста. Эту «тоску красоты», которая так сродни «тоске любви», и, может быть, даже совпадает с ней – во всяком случае в пределе, – можно, пожалуй, объяснить тем, что здесь не требуются какие-либо объяснения, ибо дело ясно и само по себе, без объяснений…

      Там кто-то манит за собою,

      Да крыльев летать не дает.

      Или же, как все у того же поэта (Фета):

      Как ясность безоблачной ночи,

      Как юно нетленные звезды,

      Твои загораются очи

      Всесильным, таинственным счастьем.

      И все, что лучом их случайным

      Далеко ль иль близко объято,

      Блаженством овеяно тайным, —

      И люди, и звери, и скалы.

      Лишь мне, молодая царица,

      Ни счастия нет, ни покоя,

      И в сердце, как пленная птица,

      Томится бескрылая песня.

      Подлинная красота и ее сопровождающая любовь – ибо нельзя не любить красоту – всегда есть зов Небесной Афродиты в мир иной или в миры иные. Для того чтобы улететь туда и увидать великую, обычным очам недоступную тайну, необходимо вырастить себе, вернее, своей душе особые крылья… Это процесс мучительно сладостный, с невероятным искусством и избытком небесной красоты описанный Платоном в диалоге «Федр».

      Истинная красота, или лучше истинное узрение подлинной красоты, так же как и красоты подлинника, есть нечто самодовлеющее, это «вещь в себе», в своей сфере, это, наконец, та «красота в себе», для узрения которой нужно, так сказать, «второе зрение», духовные очи, «вещие зеницы». Узреть ее удается лишь немногим, а выразить увиденное – почти никому… Высказывает это лишь подлинный и большой артист, у которого его дар, как правило, сочетается с даром пророческим, хотя этот двойной дар и означает двойное иго, двойное крестоношение… «Отложение житейского попечения», говоря церковным языком «херувимской песни», приобщение