1941: Время кровавых псов. Александр Золотько

Севка.

      – Руки дрожат? Ладно, бывает. Ты вообще неплохо держишься. Когда я своего первого убил, мне совсем плохо было.

      Орлов взял у Севки «наган», выбил на ощупь из барабана гильзы, потом разорвал пачку с патронами, часть вставил в барабан, а остальные отдал Севке. Тот ссыпал их в карман галифе.

      – Все, – сказал Орлов. – Нам пора. Общее направление – на северо-восток. Шагом марш.

      И они пошли.

      Идти было не очень удобно, земля была неровной, километра через два Севка чуть не сверзился в воронку посреди поля. То ли прилетел шальной снаряд, то ли самолет случайно сбросил бомбу, решил Севка.

      Часа через полтора они добрались до леса. Идти стало еще труднее. Лес был густым, с богатым подлеском, с низкими ветками, норовившими расцарапать лицо или хотя бы сбить фуражку. Пришлось ее снять и нести в руке.

      – Так. – Орлов остановился, Севка, уже давно ничего не различавший, натолкнулся на него и замер. – Так мы далеко не уйдем, как полагаешь?

      – Полагаю… – сказал Севка, осторожно потрогав свежую царапину на щеке.

      – Значит, привал до восхода. Располагайся.

      – Где?

      – Там, где стоишь, – ответил Орлов. – Падай.

      Севка сел. Потом лег, под локтем хрустнула ветка.

      – Смотри не напорись на сучок или корень, – посоветовал Орлов. – Как самочувствие?

      – Нормально. Нет, правда, нормально, – торопливо добавил Севка, которому в молчании старшего лейтенанта померещилась ирония.

      Севка хотел добавить что-то энергичное, типа «все пучком» или, там, «круто», но подумал, что фраза может оказаться непонятной для Орлова. Лучше говорить на литературном языке, без всяких там неологизмов, арготизмов и прочих новоделов.

      – А чего они на нас бросились? – спросил, немного помолчав, Севка.

      – Убить хотели, – ответил Орлов. – Ты что, сам не понял?

      – Это я понял, но почему?

      – Знаешь, товарищ младший политрук, ты меня удивляешь. Нездешний ты какой-то. Хотя, с другой стороны, ты же, как политработник, должен всех делить по классам. Вот ты по происхождению кто?

      – Мама – учитель. Отец… Отец – журналист, – честно ответил Севка, надеясь, что не придется объяснять старшему лейтенанту, откуда в советском Харькове могла взяться газета «Харьковские губернские ведомости».

      Можно было сказать, что отец работал ответственным секретарем в «Вечерке», но черт его знает, была эта газета до войны или нет.

      – А у меня – отец военный, а мать… Мать не работала. То есть классово мы с тобой принадлежим к прослойке. Где-то между рабочим и колхозницей. И защищаем власть рабочих и крестьян. Так?

      – Так.

      – А рабочие и крестьяне, как мы с тобой обнаружили, не так чтобы горят желанием эту свою власть защищать. Так?

      Севка промолчал.

      – Да все так, – засмеялся Орлов. – Такая путаница замечательная получается, обхохочешься.

      – Но ведь не все же…

      – Не все. Тут ты совершенно прав. Но разве это значит, что те, кто вот там, на дороге, ждал немцев, чтобы