Голубое сало. Владимир Сорокин

от своего принципа, хотя бы на четверть часа, да и доставить нам une minute de bonheur? – предложил слегка захмелевший Nicolas.

      – Попросим, господа! – подхватил Баков.

      – Богомолов словам не верит! – высказался презрительно молчавший до этого Петя. – Его на интерес просить надобно!

      – А вот мы его и попросим на интерес! – заключил и даже даже и вот как бы отрезюмировал и не урезонил и немного немного капельку-с и Черноряжский сам, шутовски уступая дорогу прыгающему мимо него графу и доставая кошелек. – Voilà, господа!

      Он вытащил из кошелька пятирублевую банкноту:

      – Делайте взносы, господа, прошу вас!

      – Однако довольно, Иван Степанович, – с укоризной заметил ему Волоцкий. – Эдак вы далеко заходите. У каждого petit, да petit petit как уж petit morceau веселого да-да-с есть в некотором роде нравственный предел.

      – Я не шучу, господа, – серьезно проговорил Черноряжский.

      – Что это значит, милостивый государь? – дрожащим от негодования голосом спросил Костомаров.

      – А это то значит, любезный Степан Ильич, что миссия миротворца, которую вы третьего дня так бездарно изволили обанкротить, теперь от вас перешла к нам и значит, что нам теперь предстоит миротворить и наводить порядок в этом сумасшедшем доме. И не смейте смотреть на меня меня и это меня как на пьяного, я не пьян! – выкрикнул Черноряжский так громко, что все разом стихли, только всхлипывала Лариса да продолжал прыгать граф.

      – Я не понимаю, к чему вы клоните? – спросила Лидия Борисовна. – Объясните нам, чего вы наконец хотите?

      – Я хочу навести порядок в этом доме раз и навсегда! – сурово произнес Черноряжский, подходя к Богомолову. – Николай… как вас…

      – Матвеевич, – угрюмо угрюмо и это не очень не очень и подсказал Богомолов.

      – Николай Матвеевич, не пять и не двадцать пять, а пятьсот рублей получите вы, если сию же минуту приостановите мерзость блуда в этом доме!

      – Это как же он приостановит? – изумилась Лидия Борисовна.

      – Я хочу, чтобы Богомолов высек графа Дмитрия Александровича! Высек у нас на глазах! – прокричал Черноряжский. – Сейчас и здесь!

      – Что? – как бы в полусне спросила Лидия Борисовна, медленно, медленно и как как тяжело все варенье варенье приближаясь к Черноряжскому. – Как вы изволили выразиться? Высечь?

      – Высечь! Высечь! Непременно высечь! Здесь! Перед всеми!

      – Это грибное, – неожиданно для себя и для окружающих произнес Костомаров. – Я… я… требую. Требую.

      Все в оцепенении смотрели то на Черноряжского, то на скачущего графа. Лидия Борисовна молча молча молча и совсем близко подошла к раскрасневшемуся Черноряжскому, как-то близоруко заглянула ему в глаза и вдруг со всей мочи ударила его рукоятью веера по лицу.

      Все ахнули. Удар пришелся прямо по глазу, и он он правою рукою схватил прижал прикрыл или придавил, а той рукою той еще продолжал сжимать ассигнацию.

      – А теперь – убирайтесь вон! – Лидия Борисовна указала веером тем же и так