Костяные часы. Дэвид Митчелл

видно его лица.

      – Про что?

      – Ну, младенец в утробе соединен с матерью…

      – Да знаю я, что такое пуповина. А какая еще вторая?

      – Ну, второй пуповиной психологи называют невидимую эмоциональную связь, которая существует между ребенком и родителями. Все детство. А в один прекрасный день ты крепко ссоришься – с матерью, если ты девочка, или с отцом, если ты мальчик, – и эта вторая пуповина разрывается. И вот тогда только и можно уйти в огромный широкий мир, стать по-настоящему взрослым, жить по своим правилам. В общем, это что-то вроде ритуала окончательного перехода к взрослению.

      – Да я все время с ма ругаюсь! Ежедневно. Она обращается со мной как с десятилетней.

      Брубек снова закуривает, с наслаждением затягивается, передает мне пачку.

      – Я говорю о куда более крупной и неприятной ссоре. После которой сразу становится ясно, что ты больше не ребенок.

      – А с чего это ты вдруг решил поделиться со мной перлами премудрости?

      Он осторожно подбирает слова для ответа:

      – Если сбегаешь из дома, потому что твой папаша – мелкий преступник, который бьет твою мать и спускает тебя с лестницы, когда ты пытаешься его остановить, то побег вполне оправдан. Беги. Я готов отдать тебе все свои деньги, скопленные на «Интеррейл». Но если сегодня ты сидишь здесь потому, что твоя пуповина оборвалась, то да, это больно, но неизбежно. Не вини маму. Ты просто стала взрослой, так что незачем ее за это наказывать.

      – Но она дала мне пощечину!

      – Спорим, ей сейчас тоже хреново.

      – Ты ее просто не знаешь!

      – А ты уверена, что знаешь, Сайкс?

      – Да ты вообще о чем?!

      Брубек не отвечает. Ну и я молчу.

      В церкви тихо, как в могиле. Брубек спит на груде пыльных подушек. Мы прячемся на галерее вдоль задней стены; если вдруг сатанисты явятся сюда на черную мессу, нас не заметят. Ноги ноют, кровавый волдырь на ушибленном пальце пульсирует болью, а в голове крутится утренняя сцена: Винни со Стеллой в постели. Неужели секс со мной был так плох? Или я не так одевалась, не так говорила, увлекалась не той музыкой?

      На моем «Таймексе» светятся цифры 22:58. Самые сумасшедшие минуты в «Капитане Марло» – конец недели, последние заказы субботнего вечера. Ма, отец и Гленда, которая работает у нас только по выходным, крутятся волчком; посетители вопят, размахивают пятерками и десятками, дымный смрад, шум голосов, выкрики, смех, перебранка, неуклюжие заигрывания… И никому нет дела до того, где сегодня ночует Холли. Музыкальный автомат на полной громкости изрыгает «Daydream Believer»[5], или «Rockin’ All over the World»[6], или «American Pie»[7]. Шерон дрыхнет с включенным фонариком, спрятанным под одеялом. Джеко спит под иностранную речь, льющуюся из радио. А в моей комнате неприбранная постель, школьная сумка на спинке стула и корзина с выстиранным бельем у самой двери, там, куда ма обычно ее ставит, когда мы с ней в очередной раз разругаемся. Впрочем, в последнее время это происходит почти каждый день. А оранжевое электрическое зарево

5

«Мечтатель» (англ.).

6

«Идем по всему миру» (англ.).

7

«Американский пирог» (англ.).