Перевёртыши. Галина Александрова

голос снова вернулся, и Саша вдруг поняла – нет, не поняла – почувствовала свое тело, вернее его боль: она была невыносимой, заслоняющей все, что не относится к ней самой. И вот, сквозь молнии боли, метавшиеся по телу, она вдруг откуда-то из подсознания вытащила самое ценное, что есть в ее жизни: если сама жизнь еще существует, это одно единственное слово – дети. И даже на фоне невыносимой боли она вдруг ощутила тревогу, тело ее встрепенулось, хотя на самом деле лежало неподвижно: это материнская сила любви пробивалась наружу, но никак не могла преодолеть мощные потоки боли, а душа забилась в предчувствии беды.

      Страх и боль за троих ее, маленьких еще, детей – старшему сыну, Ивану, 8 лет; дочуркам – Ире 5 лет, а Эле всего 3 года – пронзили душу, рвали ее на мелкие кусочки. Где они, с кем они, как они? Только эти мысли и держали ее душу, не давали уйти.

      Не осознавая всего происходящего, Саша попыталась открыть глаза, но так и не смогла этого сделать, словно кто-то держал свои руки на ее веках и не давал им двигаться. Запах больничной палаты ударил ей в нос. И это еще больше нагнало страха за детей – воспоминаний не было, боль мешала сосредоточится, а вот страх за детей, что сидел в ней давно, всплыл, что называется, «на автомате». И снова она провалилась куда-то, так и не поняв сути происходящего. Где блуждало ее сознание? Ответа на этот вопрос не знает никто, но чувства пропали надолго.

      В это самое время врачи боролись за ее чуть теплившуюся жизнь, и не стоит тебя, читатель, напрягать и нагружать медицинскими терминами и действиями людей в белых халатах – запомнить и произнести их сможет только профессионал в медицине. Ночь была уже глубока, когда Виктор Иванович, налив себе чашку чая, так и уснул, сидя в кресле в ординаторской.

      А вот Павел не спал – дежурил в эту ночь в полиции и получил полную информацию о семье потерпевшей, страдавшей от насилия мужа-изверга и давно уже писавшей жалобы им, в полицию, на него за нанесение синяков и ссадин. Его наполняли столь противоречивые чувства – это злость на изверга-мужика, способного так изуродовать мать его же детей, и желание вновь увидеть медсестричку Наташу. Хотелось бросить все и помчаться в больницу, объяснив это необходимостью допроса потерпевшей. Но звонки не давали этого сделать. То собака бросилась на прохожего, то пьяный мужик угодил под колеса парковавшейся машины, то подросток ушел из дома, и родители сбились с ног его искать. Народу не жилось спокойно, хотелось только понять, когда все это закончится. Но как говорит его закадычный друг:

      – Это закончится пенсией или психушкой, не раньше. Павел стоял у окна; капли дождя, соприкоснувшись со стеклом, медленно стекали вниз. Небо плакало уже который час. Он решил, что после доклада руководству обязательно навестит реанимацию, пусть бы только женщина не умерла, очень хочется увидеть Наталью. Хотя вряд ли он сможет ее увидеть – та сдаст смену и уйдет отдыхать; не будешь же спрашивать, где она живет.

      – На, забери этот ворох никому не нужного барахла, – вернул Павла к действительности недовольный голос участкового Хрулева.

      – Эти Свиридовы,